С приходом каникул работы у Майка прибавилось. С этом не было ничего удивительного: подготовка к медленно, но неизбежно приближающемуся урожайному сезону начиналась еще с весны. Хэнлон-старший даже дополнительную пару работников по такому случаю нанял; те помогали засеивать гектары земель, а также возиться с будущими мясом и шерстью. Было в этом нечто приятное: с тех пор, как новые сотрудники начали свою работу, Майк совсем перестал контактировать с птицами, все еще несколько пугающими его.
Было в этом и нечто неприятное.
Выбираясь из недавно починенной овчарни, Майк опустил ведро на землю и глухо чихнул в грязные перчатки. В очередной «выходной» он вновь задержался допоздна и теперь опаздывал к ужину. Во всяком случае прячущееся за лиственными кронами солнце неиллюзорно намекало ему на это. Трескающее под ногами сено обозначило его путь мимо загонов, когда он торопливо пробирался к дому, на ходу стягивая фартук и вытирая им вспотевшее лицо. Приветственно заскрипела дверь, следом за ней заскрипел и дед, беззлобно журя Майка за опоздание.
Уже ближе к полуночи, когда пришло время гасить фонарик и прятать приключения Джимми Хокинса под матрас, он вдруг вспомнил о том, что вынесенное ведро с собой не прихватил — оставил у ворот овчарни. Лень, слипающиеся глаза и жужжащие снаружи комары говорили предприятию четкое нет. Недовольное дедовское лицо в фантазиях Майка — да. Как бы Джим поступил на его месте? Тяжело вздыхая, Майк выбрался из постели и потянулся за аккуратно сложенными на стуле штанами.
Миновав проседающие с тихим воем половицы, как миновал бы ловушки, если бы попал в руины какой-нибудь древней гробницы или магического подземелья, Майк выбрался во влажную прохладу и беззвучно притворил за собой дверь. Фонарик, который он использовал для ночного чтения, что конечно же нельзя было делать, теперь сжимали пальцы правой руки, а сам Майк, кутаясь в легкую ветровку, обступал влажные грязевые комья вперемешку с пучками промокшей соломы. Пахло прошедшим грибным дождем, взрытыми сорняками — кисло; гнилью отдавали скрытые за пленкой удобрения. Майк пытался представлять, что пахнет тропиками, что жужжание комаров и оводов — это пение теплолюбивых тропических мух, а еще что грядки укропа за стенками теплицы кишат гусеницами Лономии. После произошедшего год назад ему все сложнее было погружаться в мир фантазий; более воздушные замки не увлекали его с такой силой. Разве что подобные ночные вылазки всколыхивали в нем воспоминания о том, как отец сидел с ним в импровизированном шалаше, прячась от грозы как от магических атак злых колдунов.
Все это осталось позади. Развеивались миражи, и под ногами вновь хлюпала жидкая грязь, а к открытой шее пытались подобраться комары. Дорога к овчарне лежала не такая уж далекая, и Майку не пришлось гадать, пострадала ли шерсть: оставленная под навесом, она уцелела, и теперь, когда  он торопливо спрятал ведро за дверью, ей больше ничего не угрожало.
- Миссия выполнена, капитал Хэнлон, - тихо пробубнил Майк и, вздохнув, повернулся назад. Он не понял, в какой момент в сарае неподалеку мелькнул свет — он ведь только недавно проходил неподалеку, и никакого шума не слышал. Притаившись под навесом, Майк вгляделся в грязные окна. Возможно, это просто игра взбунтовавшейся фантазии, и ничего страшного там не происходит. Сарай как сарай — мало ли у Хэнлонов таких? Наверняка просто блики на оконном стекле. В тот момент, когда он уже решил вернуться на тропу, что-то вновь мелькнуло в окне.
Майк почувствовал, как холодеют его пальцы. В кромешной темноте, вооруженный одним лишь фонарем ребенок — что он мог противопоставить кому-то чужому, пробравшемуся на территорию фермы? Быть может, это снова Оно?..
Майк коротко прикрыл глаза и шумно втянул носом. Заглянуть в окно или сначала разбудить деда? А что, если это действительно Оно, и дед ничего не увидит? Или это просто его фантазии? Тогда он получит нагоняй, да еще и наказан поди будет. А ведь лето только началось...
Решительно выдохнув, Майк ступил во влажную траву и крадучись двинулся к сараю. Если он будет достаточно тихим, то никто его и не заметит, верно? И если там кто-то есть, то он быстро разбудит деда, и они вместе поймают вора. Когда Майк подобрался к приоткрытому окну у дальней стены, мысли вновь смешались, и он застыл, не решаясь заглянуть. Три, два, один. Майк осторожно склонил голову и заглянул в пугающую черноту, силясь разглядеть там что-то, чего быть не должно.

Майк сначала глазам не поверил. Потерев уставшие веки, он проморгался и напряг зрение, чтобы убедиться в том, что неверный свет фонарика высвечивает именно это. В отсветах от желтеющих книжных страниц сияло лицо Виктора Крисса. Вот оно — то самое неприятное.
Ладить с Виктором поначалу казалось невозможным: после всего того, что он и его дружки сделали с Майком, ему при виде этого человека хотелось немедленно уехать куда-нибудь подальше и больше никогда его не видеть. Возможно, расчет деда на том и зиждился, чтобы сталкивать их вместе — или быть может он просто не знал, кого берет на работу. Сколько настоящей всамделишной боли этот безумный квартет принес Майку — не было ничего удивительного в том, что пересекаться с Виктором он хотел даже меньше, чем работать в курятнике. Его, однако, никто не спрашивал: в первые дни Майку пришлось показывать Виктору устройство фермы, расположение инструментов и животных загонов, далее — учить с этими инструментами обращаться. У Виктора выходило поначалу плохо, но Майк отмечал старание и деду ни о чем не докладывал, втихаря исправляя за ним косяки. Было сложно, но хорошая работа Виктора со временем начала вызывать у Майка уважение - понемногу, и оттого он чувствовал себя еще более странно: постоянно ожидая подвоха и держа в голове мысль о том, что Виктор лишь оттого ведет себя хорошо, что рядом нет его дружков, он чувствовал к нему нечто отдаленно напоминающее симпатию просто оттого, что тот не сдавался и не пасовал перед трудностями. Однажды ему подумалось, что Виктору, должно быть, очень грустно теперь — ведь его единственных приятелей не только забрали в лечебницу, один из них и вовсе погиб. Мгновенно отогнав эти мысли, Майк наказал себя уборкой у петухов.
Их отношения, в общем, находились в той стадии, когда добрый от природы Майк не мог не сочувствовать человеку, понесшему столько потерь; это приносила Виктору больше проблем, чем может показаться — умом Майк понимал, что доверять ему нельзя, и потому злился на себя и периодически на Виктора срывался. Во всяком случае, те раздраженные реплики, которые он изредка между делом кидал, казались Майку невероятно грубыми, и оттого он снова ел себя поедом.
Теперь в его груди собрался какой-то неприятный комок — не то оттого, что он вновь встретил Виктора, причем в относительно неформальной обстановке, к чему не был готов, не то от темного чувства ликования — вот они, проблемы от этого человека! Он же говорил. Тяжко вздохнув, Майк отошел от окна и крадучись пробрался по мокрой траве к дверям. Он колебался. Виктор был физически слабее, но рефлекторный страх перед ним у Майка остался; кроме того, ему одновременно не хотелось быть слишком злым и слишком мягким. Ох, он так запутался в этом.
Тихий скрип двери ознаменовал появление человека, которого Виктор, возможно, не ожидал увидеть. В темноте в глубоко залегших глазницах образовалась чернота, и пока свет фонарика не озарил его лицо, Майк выглядел как черт из преисподней. Хмуро взглянув на Виктора, Майк поднял руку, призывая его к тишине.
- Прежде, чем ты объяснишься, - тихо начал он. - Я хотел бы сказать тебе, что дед очень рисковал, беря тебя на работу. Надеюсь, у тебя весомые причины для того, чтобы вламываться на территорию его собственности без причины.
Едва он договорил, как его затылок обожгло этой мыслью: что, если дед знает об этом? Что, если он один не в курсе? Почему тогда дед не предложит ему переночевать в доме? О, нет, только этого не хватало.
Едва Виктор двинулся — хоть немного, самую малость — как Майк дернулся и крепче сжал фонарик в руке, как оружие. Будто готовился защищаться. Его тело мобилизовалось, так что едва ли это было далеко от истины.
- Ты воруешь? Или ты...Что ты забыл здесь ночью? - Майк хотел дать ему шанс объясниться, но его рот отчего-то не желал замолкать. Он перебивал. Или готовился перебить. В конце концов все, что он сказал, закончилось глубоким разочарованным вздохом. Позволил ли он себе на самом деле думать, что Виктор исправился? Теперь, если бы он ответил на это «да», он бы почувствовал себя так глупо.