Ремус не любит свою жизнь. Даже больше - он ее ненавидит всей своей душой. Каждый день одно и тоже, по кругу, без проблеска надежды, без изменений. От этого тошнит, от этого хочется забиться в угол и сидеть там, пока Смерть не придет за тобой. От этого хочется сбежать, позорно поджав хвост. Но Ремус не может. Он же сильнее всего этого дерьма, так говорил его ныне покойный отец, а что за отвратительный сын хочет разочаровать своего родителя?
Люпин спит днем, а ночью рискует попасться на глаза многочисленным жителям Лондона. Он не выглядит, как оборотень со всех этих брошюр и плакатов, слишком тонкий, со стеклянными углами скул и локтей, но все равно страшно. Ремус сутулится, засовывает руки со шрамами в карманы поношенной куртки, сохранившейся еще со школьной скамьи, и ускоряет шаг каждый раз, когда выходит в свет фонарей.
Оборотней тут не любят. В принципе, их не любят по всему миру, но в Британии неприязнь возросла почти до критической отметки. Ремус ощущает себя чудовищем из детской сказки, которого местные жители пытаются сжечь каждый раз, когда видят, и от этого только хуже. Законы давят, намекают, что пора уже посмотреть на веревку и мыло не только как на дерьмовую шутку, но Люпин пытается выжить. Его надежды и мечты рассыпались, как карточный домик сразу после выпуска из Хогвартса. Школьные друзья отвернулись почти сразу, как только он зарегистрировался, как оборотень в Министерстве Магии; о работе в каком-нибудь хотя бы средней пристойности заведении не было и речи. Ремус был в отчаянии. Магический мир был зол к нему, маггловский - чужд. Вот он и мотался на самом дне, пытаясь насобирать денег на.. на что? Он и сам не знал.
Может быть, он бы уехал, уплыл, улетел в Штаты, где оборотни дышали спокойнее, чем тут. Ремус не тешил себя надеждой, что там для него все дороги будут открыты, но попробовать все же стоило. Наверное. Правда, вопрос с деньгами оставался открытым.
Люпин уже успел побывать на таком количестве работ, что сбился со счета. Все, где не задавали много вопросов и платили наличкой, подходило ему. Другое дело, что он не подходил всем. Оборотень, изгой, он сразу становился мерзким чудовищем, стоило работодателю понять, почему он пропадает на пару дней каждый месяц. Именно поэтому Ремус старался не задерживаться нигде дольше пары месяцев. Исключением стал этот бар. Стрип-бар.
Ох, матушка была бы очень расстроена, узнай, где и кем работает ее сын. Но матушка была мертва уже как несколько лет, так что ей было невдомек, что ее Ремус танцует на публику. Нет, у него никогда не было таланта к танцам, он всегда был слишком стеснительным, чтобы раздеваться с гордо поднятой головой и неподдельной улыбкой. Но, как оказалось, есть люди, которые с удовольствием смотрят на румянец и немного нервные движения. "Невинность заводит," - шепнула ему когда-то в гримерке Мэри, одна из танцовщиц, подмигивая.
Со временем стеснительность поблекла. Ремус научился воспринимать это все как работу, уходить в себя и делать все скорее на автомате. Его никогда не отправляли на сцену в начале вечера, только под конец, когда все посетители были слишком пьяны, чтобы фокусироваться на ком-то на подиуме, что Люпина устраивало. Минимум внимания, максимум сохраненных нервных клеток.
Сегодня вечер не должен был отличаться от сотни других вечеров. Ремус прошмыгнул в бар через вход для персонала с грязного проулка, тихо прошел в гримерку и был оглушен смехом танцовщиц и танцовщиков. Поздоровавшись с каждым, он вверил себя в руки Мэри.
Как ни странно, но среди танцоров Ремус чувствовал себя уютно, почти как в школе. Все они были на таком же социальном дне, как и он, а это сплачивало. Никто не позволял себе кривиться только от вида Люпина, наоборот, его поддерживали. Стефани даже пекла ему маленький пирог на следующий день после полнолуния, а Мэри учила новым танцевальным движениям и всегда делилась своими сигаретами, как и он с ней. Несмотря на то, насколько ужасной была эта работа, Ремус любил ее из-за своих коллег, ставшими ему друзьями, вместо тех, кто отвернулся.
Мэри рассказывала о своей дневной смене в какой-то богом забытой кофейне и сыпала на него преступное количество блесток, прямо на голые плечи и грудь, а Ремус хмурился, не понимая, откуда у него такое плохое предчувствие.
Ночь была в самом разгаре. Из зала слышался смех и громкие разговоры в перерывах между песнями и выступлениями. Ремус ждал своей очереди. Мэри, Стефани и Ник уже ушли, а Люпин колдовал над собой, магией маскируя шрамы по всему телу.
"Хоть для чего-то ты годишься," - мысленно горько усмехнулся Ремус, смотря на палочку в своей руке.
Наконец, был его выход.
Толпа была достаточно пьяна, чтобы не обращать внимание на нового танцора. Закончив, Ремус спустился в зал, мысленно уже сидя на высоком барном стуле немного в отдалении. Его редко кто выбирал, так что можно было расслабиться.
Правда, сегодня явно был не его день. Стоило Ремусу только подойти ближе к барной стойке, чтобы перекинуться парой слов с барменом, высоким темнокожим парнем, как к нему подпорхнула Мэри. Подхватив его под локоть и пачкаясь в его блестках, она почти закричала ему на ухо, а потом показала на столик, за которым его ждали.
Это было неожиданно. Это было странно. Это становится ужасно, когда Ремус подходит ближе, стараясь двигаться так, как учили его девочки. За столиком определенно точно сидел Сириус Блэк, его одногодка, выпустившийся, правда, с Гриффиндора. Ремуса прошибает дрожь, он хочет если не сбежать, то хотя бы прикрыться, но продолжает улыбаться. Остается надежда на то, что Сириус слишком пьян, для того, чтобы узнать в почти полностью раздетом стриптизере тихоню с Рейвенкло.
- Добрый вечер, - говорит Люпин, замирая рядом и облокачиваясь бедром на низкий диванчик, где сидит пьяная компания. И Сириус с какой-то девчонкой.
<АКТИВ>
<ЭПИЗОД>
x 0
x 700
