-Следующий!
В дверь вошёл одухотворённого вида молодой человек с охапкой цветов в руке. Торжественно прошествовал через весь зал, приблизился к трону, преклонил колено и сунул этот роскошный веник в лицо Василисе. Из всего этого великолепия торжественно торчал цветок искусственного происхождения, слепленный из подручных материалов, явно не первой свежести.
- Царевна! Я буду любить Вас до того момента, пока не завянет последний цветок в этом букете! - проникновенно начал вещать юноша бледный с взором горящим.
- А... А... А... - завелась Василиса, чувствуя нестерпимый свербёж в носу, который так и порывался наружу. Времени на то, чтобы достать платочек и тоненько, по-девичьи деликатно, украдкой чихнуть, уже не оставалось.
- Да-да? - злосчастный букет нырнул вниз, являя миру воодушевлённое лицо очередного претендента.
- АПЧХИ! - раскатисто ответила царевна, утирая слезящиеся глаза. - Убить меня... чхи... вздумал, ирод?! Ты зачем... чхи... медуницы в букет напихал? Пошёл вон, вместе со своим... чхи... веником поганым! Стража! Страаажа! Убрать... чхи... душегуба! Да метёлку эту проклятую заберите! Апчхи!
Едва дождавшись, когда закроется дверь за очередным незадачливым кавалером, Василиса поспешно схватила платок и звучно, с чувством высморкалась.
- Охти горюшко, - заохала Пульхерья, поспешно обмахивая стремительно теряющее красоту и утончённость лицо царевны, утирая распухший нос и покрасневшие глаза.
- Ну что, следующего? - деловито поинтересовался Фома-стражник, опрометчиво заглянув в самый разгар косметических процедур. Оценив масштаб бедствия, охнул, чуть не роняя алебарду из рук, поспешно захлопнул дверь. В коридоре раздалось раскатистое "На сегодня всё, царевне нездоровится, расходимся!".  А Василиса всерьёз задумалась над тем, чтобы рискнуть своим здоровьем и начинать приём страждущих с букетика медуницы. Чтобы уж гарантированно и в болезни, и в здравии, как говорится.
- Эх, Пульхерьюшка, да когда же закончится этот батюшкин произвол? - тоскливо спросила она, подойдя к окну, чтобы вдохнуть свежего воздуха и избавиться от постылого свербежа в носу. - Один другого краше женихи. Давеча вот пришёл один и как давай сказывать: "Говорят, больно смотреть на солнце, а ещё больнее смотреть на уста, которые любишь, но не можешь поцеловать ". А мне больно смотреть на жену его на сносях. Ну что это такое? А вот ещё шедевр: "В твоих глазах я увидел трёх женщин моей жизни: любимую жену, заботливую мать и счастливую бабушку..." А у самого в глазах только корона батюшки поблёскивает, да каменья драгоценные. Или вот: "Любовь - как ветер, ты его не видишь, но чувствуешь". Ага, чувствую. Ветер. Сивушный.
Царевна тяжело вздохнула, вновь мечтательно глядя на далёкую полоску леса, за которым лежали неведомые страны и наверняка происходило что-то до жути интересное. А всё мимо неё. Вот будь её воля, она бы ух, развернулась... Погрузившись в мечтания, она не сразу услышала, как кто-то пытается её дозваться.
- Царевна! Эээй, там, царевна Несмеяна! - Василиса удивлённо посмотрела на источник воплей. Внизу, еле стоя на ногах, шатался тот самый, что про ветер рассказывал, размахивая руками, что твоя ветряная мельница. Для наглядности своей метафоры, очевидно. - Да-да, ты! Думаешь, что вся такая фу-ты ну-ты, царевна... ик... расп-п-ркрсная, так мммжно добрых молодцев обижать? - "Молодец" душевно стукнул себя в грудь, да так, что на ногах не удержался, шлёпнувшись в грязь. Удивлённо посмотрел вокруг, увидел порося по соседству, облокотился на тугой свиной бок для удобства, и продолжил вещать:
- Ты вот умной шибко себя мнишь, а всё одно - девка и есть. Мужика тебе надо нррррмального, чтобы в узде держал, все вы, бабы, хорохоритесь до поры до времени, а как крепкую... ик...  руку мужицкую почуете, так вмиг шёлковыми ст-станннете! - задрал голову вверх, погрозил  обглоданным рыбьим хвостом, зажатым в кулаке, да, видно, не рассчитал своих  сил, завалился назад себя и тут же зычно захрапел. Бежавшая мимо мышка бесстрашно забралась на грудь утомившегося "нормального мужика", с любопытством принюхиваясь к рыбьим останкам. На излёте громко жужжа на лоб мужика свалился майский жук, и с истинным рвением искателя направился к источнику звука.
Василиса нервно икнула, глядя на всю эту воистину сюрреалистичную картину, и тут нервы, видимо, окончательно подвели нашу страдалицу. Она расхохоталась громким и отчётливо истерическим смехом, да так, что остановиться уже не могла. Слёзы градом катились из её глаз, только успевала рукавом вытирать, как вот уже, пожал-те, новая порция. В залу тут же радостным колобком вкатился царь.
- Да никак смеётся моя ягодка?! Это кто же у нас герой? Кому полцарства положено? - с радостью наседки заквохтал Еремей. Не в силах вымолвить и слова, Василиса ткнула пальцем в окно, съезжая по стенке, рыдая, не иначе от радости великой. Царь стремглав примчался к оконному проёму, свесился так, что Пульхерия Лукинична заволновалась на предмет того, а не пора ли самодержца за ноги попридержать. На удивление царь энтузиазма нисколько не утратил, наоборот, воодушевлённо развернулся, потёр руки и сообщил:
- Ну а чего? Устал мужчина, сразу видно, работяга, как работает, так и отдыхает. Ничего, Василисушка, мы его к свадебке-то отмоем, откормим, загляденье будет, а не жених...
Вот тут-то Василисе резко стало не до смеха. Медленно поднялась она с пола и патетично махнула рукой в сторону окна:
- Это вот за это чудо-юдо морское вы, батюшка, кровиночку свою выдать собрались?! - Чудо-юдо, сладко причмокнув, обняло порося и одобрительно булькнуло грязью. - Да он, неровён час, в луже с минуты на минуту захлебнётся! Да ему всё равно, свинью или красну девицу под боком держать! Да он же все запасы ваши стратегические пожрёт! - коварно надавила на больное царевна.
Еремей озадаченно почесал в затылке, на мгновение задумавшись о способах сохранности бочонков с зельем из виноградников заморских, но тут же себя одёрнул и встал в позу:
- Мне для зятя совершенно ничего не жаль! Надо будет - и выкачу бочонки! Ну подумай, Василиса, свадебку закатим, потом детишки пойдут, некогда тебе будет дурью маяться, пылью твоей книжной дышать, остепенишься, наконец, фигуру благородную приобретёшь, - начал перечислять царь, для наглядности загибая по два пальца, не замечая, как лицо его дочери приобретает пока только нездоровый красный оттенок, верный предвестник бури. - Несмеяной кликать перестанут, будешь, как за каменной стеной, соседи уважать начнут, а то зарятся уже на земли граничные, заразы, да и я буду спокоен на смертном одре, что пристроил тебя, наконец, не оставлю сиротинушкой горемычной...
- Да я лучше век Несмеяной отхожу, да сиротинушкой горемычной, чем порты царские стирать, да муженька из корыта свиного вытаскивать! - воскликнула Василиса, схватила с подоконника горшок с геранью, шарахнула его об пол для более убедительной аргументации, развернулась, чудом не хлестнув косой батюшку по лицу, и опрометью бросилась в свои покои.
- Ох вы ж силы небесные, опять началось, - запричитала Пульхерья. Она-то знала весь сценарий этой бесконечной царской драмы, сама каждый раз вазы обновляла в коридорах, благо, послы всевозможные дарили их в невероятных количествах.
Еремей был не робкого десятка, так быстро его не проймёшь, затрусил за Василисой, бубня той в спину:
- Ну чем тебе Иван-царевич не угодил? К тебе же сватался наперёд Берендеевны!
- Дурак, охламон и картёжник!
Дзынь! - пошла в расход первая ваза с маками расписными.
- Ну а Илюшка-то Муромец? Парень видный, все враги дрожали бы!
- Да от него же потом разит за версту, двух слов сложить не может, стыдобища! Даже про битву с чудом-юдом рассказать не может, как следует! - Звяк! - ваза с котятками с бантиками.
- Ну а Емеля? Представительный купец, между прочим, пополнил бы наш семейный бюджет, тебе бы бусы коралловые привёз!
- Жалкий торгаш и прохиндей! - Дзынь-дзынь! - ваза с незабудками и ваза с драконами, хорошая, китайская.
- А как же королевич Елисей?
- Ни к чему мне жених, который с мертвячками женихается! -  отчеканила Василиса, заскочив в опочивальню и захлопнув дверь перед носом батюшки, ставя тем самым жирную точку  в споре.
- Ты там как, Пульхерья, фарфоры новой принесла царевне? - шёпотом поинтересовался Еремей у подоспевшей нянюшки.
- А то как же, - с готовностью подхватила Лукинична. - Собачек посольских поставила, уж больно жуткие морды, пущщай дитятко порезвиться, всё к лучшему - и от страховидл избавимся, и Василисушка успокоится.
- Я всё слышу, между прочим! - завопила оскорблённая в лучших чувствах Василиса, швыряя в дверь первую собачку.
- Ты мне прекрати, Василиска! Позоришь мои седины царские! - пригрозил Еремей, вздрагивая от звуков очередной разбивающейся вдребезги фарфоровой псинки. - Все державы окрестные уже смеются надо мной, мол, Еремей даже дочку родную приструнить не может! - Ещё одна собачка. - Уважать совсем перестали! - И ещё. - В подарок псов фарфоровых страшенных присылают, знают, что всё одно, изведёшь! Все приличные царевны давно в замужестве сидят! - Несколько собак подряд. - Вон, на подружек бы своих глядючи взялась бы за ум. Всех женихов приличных ведь извела!- Согласный звон разбитой фигурки. - Ты пойми, Василиса, я же не изверг какой! Я же, как все, внучонков нянчить хочу! Сабельки покупать, да сапожки сафьяновые!
За дверью воцарилась тишина. Царь вопросительно посмотрел на нянюшку, та кивнула, оповестив, что пёсики подошли к концу. Еремей сразу же почувствовал себя увереннее, прокашлялся, чтобы произнести прочувствованную речь.
- Ты ж пойми, Василиса, я исключительно добра тебе желаю! Ты о престоле подумала? На кого я оставлю трон? Бояре же такие, глаз да глаз за ними нужен! А так будет продолжатель рода нашего славного, еремеева. Появится карапузик на свет, да ты же сама света белого без него видеть не будешь! - В ответ раздалось язвительное "Что-то моя матушка с тобой не согласна на этот счёт", Еремей смущённо кашлянул, но сбить себя с мысли не позволил. - О чём, бишь, я?... А, света белого не увидишь. Ну вот что, Василиска, - неожиданно возмутился батюшка. - Царь я, или кто? Значит так, повелеваю - из терема не выйдешь, покуда доброго молодца в женихи себе не возьмёшь! И никаких библиотек! - решил зайти Еремей по-крупному. Тут же в ответ за дверью раздался жуткий грохот, как будто разом рухнула целая полка с посудой. Царь испуганно отшатнулся от двери, покосился на Пульхерью, которая в священном ужасе прижала руки к своей необъятной груди.
- А сервиз-то в приданое назначенный совсем забыла прибрать... Охти ж горюшкоооо....
- В общем, свадьбе быть, Василиса, так и знай, таково моё слово царское! Какой же я царь тогда, если слово моё родная дочь ни во что не ставит? - ответом стало приглушённое рычанье и глухой звук тела, бросившегося в бессильной злобе о дверь.
- Ну, я пойду пожалуй, - спешно засобирался Еремей. - Дела государственные не ждут.
Василиса слушала, как батюшка поспешно семенит по коридору, сопровождаемый охами Лукиничны, подсчитывающей убытки от очередной семейной разборки. Злость на несправедливость жизни царевны буквально клокотала в ней, но всё, что поддавалось разрушению, уже было предано ему: пол вокруг был усыпан осколками фарфоровых собачек и сервиза на тридцать персон. Все эти душевные потрясения утомили царевну, она добрела до роскошной кровати под балдахином, который наполовину рухнул во время снятия стресса, упала на кровать, залилась слезами, оплакивая свою девичью судьбу, да так и заснула.

Василиса, умаявшись пылать праведным гневом, спала сном младенца. И снились ей берега дальние, страны дивные, чудеса всевозможные, повозки железные самоходные, волшебные зеркала, весь мир показывающие, птицы стальные, принцессы-воительницы и принцы напомаженные почище девиц красных. И вот один из них со спесивым лицом и унтончённо-брезгливым выражением крысиного личика начал ручку ей слюнявить, да мёд в уши лить, мол, не ангел ли она, упавший с небес? Он знает, что да, но он её не выдаст.
Вскочила Василиса в постели в холодном поту, машинально обтёрла о покрывало только что мерзким типом облапанную, осознала, что всё это лишь видения, сны беспокойные. "Тьфу ты, пропасть, и во сне уже сладу никакого нет, с женишками трёклятыми", - с досадой подумала Василиса, собираясь было уже повернуться на другой бок и попытаться уснуть, чтобы вернуться в дивные миры, столь недоступные в реальности. Но громкий тревожный шум за окном помешал провалиться в мир грёз. "Это что ещё такое?" - Василиса грозно нахмурила брови, одновременно нащупывая своё легендарное оружие, которое регулярно помогало ей отваживать незваных смельчаков, решившихся штурмом покорить неприступную царевну - ночной горшок. Хороший предмет был, добротный, из цельного куска золота сотворённый. розочками литыми, да каменьями самоцветными украшенный, увесистый, лихо было стучать им по голове покорителей царских хором так, что глаза в кучку собирались, а отвергнутый кандидат кулем валился вниз. Стража даже взяла за обыкновение начинать обход периметра царских хором с её окна, деловито подбирая уже не таких уж и добрых молодцев в предусмотрительно прихваченную с этой целью тачанку. "Ужо я приголублю, голубчика, не сомневайся", - царевна аж подпрыгивала на месте от охватившего её азарта. Слухами земля полнится, про горшок уже даже легенды баять начали, дескать, не простой он, а силушку богатырскую из отважившихся смельчаков высасывает, да царевне, змее такой, передаёт силищу. А та, стервь, копит её, копит, и однажды, когда горшок воссияет ярче солнца, свергнет Несмеяна своего батюшку, да продлят боги его века, и установит матриархат на земле, и не взвидят мужики света белого, пока не явится молодец, силушкой богатырской наделённый, да не полонит змеишщу. Долго Василиса хохотала над этой историей, а лубок, на котором в красках всё было расписано и изображено, в рамку вставила да над кроватью повесила.
В общем, царевна была во всеоружии, готова была встретить гостя незваного, да угостить блюдом изысканным, как велит закон гостеприимства неписанный. Но к такому она готова не была. Огромная когтистая чешуйчатая лапища вломилась в её окно, содрав окончательно покосившийся балдахин, завалив на бок комод, и начала слепо шарить в поисках чего-то по комнате.
- Ой, нянюшка! - забывшись, взвизгнула от неожиданности Василиса, и тут же поспешно зажала себе рот рукой. Она ещё опомниться не успела, а мозг её уже вовсю лихорадочно крутил шестерёнки. Девицей она была смекалистой, сложить два и два было проще простого. Она, как ни крути, царевна. Стало быть, там, где есть царевна, там и должен быть дракон. Огромный, огнедышащий, летающий... Летающий! Моментально в голове Василисы пронеслась картинка, как сидит она верхом на змее, стрелой несётся на нём сквозь облака, мчится в дальние страны, подальше от постылого двора и надоевших женихов. Подальше от замужества! Вот же она, свобода, буквально руку протяни. Царевна в одном из талмудов читала, что водится в их краях Змей Горыныч. Тут же всплыли в противовес поучительная проповедь Пульхерьюшки:
- Ты, ягодка моя, далеко от терема не уходи, а то налетит змеюка, зело до девиц красных охочая. Схватит вмиг, даже нянюшку кликнуть не успеешь. Унесёт ягодку за тридевять земель, ищи-свищи потом. Да и найдётся ли богатырь, пожелающий извести змеюку, чтобы спасти тебя и воротить в отчий дом, неизвестно, - с упрёком покосилась Пульхерья, а потом тяжело вздохнула, добавив своё традиционное "Охти, горюшко". - Хоть бы Алёшку Поповича приветила, мается сердешный. А так бы опора была нам, в случае чего, а?
Василиса только отмахивалась от нянюшкиных страхов, втихомолку посмеиваясь над суеверностью Лукиничны. А теперь вот они, суеверия, во всей красе шарят по покоям. Царевна упрямо мотнула головой отгоняя воспоминания о леденящих кровь историях Берендеевны, которые традиционно заканчивались смертью девиц и торжеством ползучего гада. Чай, скотина разумная, можно договориться. Не тратя времени на долгие размышления, как была, в ночнушке до пят, простоволосая и с золотым горшком в руке, Василиса Еремеевна, зажмурившись, смело бросилась навстречу судьбе, явившейся к ней в виде когтистой лапы.

Все богатые познания Василисы в области чудищ ограничивались в основном байками Муромца, которые, впрочем, были невнятны и в основном вещали про силушку молодецкую, а описание побеждённых ограничивалось лаконичным "идолище поганое" или "чудо-юдо морское". На просьбу рассказать, какого цвета чешуя, сколько хвостов, голов, глаз, какой длины когти, сколько клыков, да в каком месте шкура попрочнее, чем питается, какие привычки, правдивы ли легенды Муромец что-то невнятно мычал, чесал бороду, в которой было припрятано полчище крошек (не иначе, как на чёрный день или дальние походы), потом выдавливал из себя что-то типа "вот такенная пасть", разводил широко руками в разные стороны и обычно сносил Василису с крыльца. В книгах же, наоборот, расписывали витиевато, подробно, со смаком, но в основном процесс, как змей поганый харчит добрых людей, похищает девиц и скот и вообще всячески вредит хозяйству.  А рядом раскоряка страшная нарисована, да такая, что ночью приснится - не отмахаешься. Именно оттуда царевна и черпала вдохновение для свадебных портов, слишком уж скучно было петухов вышивать.
И вот наступил момент истины. Поняв, что движение закончилось, и с ней даже разговаривают, с  замиранием сердца Василиса приоткрыла один глаз и осторожно взглянула на своего похитителя по принуждению. И тут же дополнила комплект вторым глазом и ртом. Потому что то величественное существо, что предстало перед ней, нисколько не было похоже на смесь трёхголовой дворняги, расплющенной вороны и бобра, раздавленного лопатой невнятного серо-бурого цвета. Тёмно-зелёная, отливающая чёрным чешуя, плотно-плотно, пластинка к пластинке подогнанная, жёлтые с золотой искринкой глаза с хитрым прищуром, огромные пасти с клыками, которые не грех и на шею повесить, как украшение (Василиса тут же плотоядно уставилась прямо в рот, позабыв хорошие манеры и прикидывая, как бы половчее выпросить зуб, если вдруг, упаси боги, тот вывалится или не в меру ретивые стражники выбьют), когти-ятаганы, которые, несмотря на свой устрашающий вид, вполне себе заботливо удерживали девушку, не причиняя никакого дискомфорта.
- Какой красиииивый! - восхищённо выдохнула Василиса, окончательно выкинув из головы правила приличия. Да и о каких приличиях тут может идти речь, если последнее её приключение заключалось в том, что она интереса ради сунула нос в дикий малинник в день выгула под конвоем нянюшек и столкнулась там нос к носу с самым настоящим медведем. Медведь конкуренции не потерпел и возмущённо заревел, и неслась Василиса с горы, только коса на ветру развевалась да чуть ниже поясницы хлестала, чтобы бежалось шибче. С тех пор прогулки даже под конвоем накрылись медным тазом. А тут такие горизонты открываются... Василиса открыла было рот, чтобы представиться, пояснить цель своего визита, обсудить гонорар и перспективы, как её бесцеремонно перебили:
- Эээээ, нет, так деллло не пйдёт! Эт я её рассмешил, мне и жниться! А то ходют тут всякие, невест чужих кррррдут. Я те щас покажу, змеюка! А ннну отдавай царевну! Любимая, я тебя ссссспсу, ты сс. сом... сумелевайся.
Василиса застонала и ткнулась лбом в один из когтей Горыныча. Горе-женишок из лужи вылез. конечно, и даже рыбий хвост где-то потерял, заменив его на подозрительно знакомый дрын, в котором, приглядевшись, царевна опознала кусок изгороди, что свиной загон огораживала. Он честно пытался им грозить, но в таком случае он терял равновесие, поэтому преимущественно он сам на нём висел. Царевну вновь начал разбирать истерический смех. Она вновь попыталась раскрыть рот, чтобы изъясниться, но её снова перебили.
- Выходи в чисто поле сражаться, идолище поганое! Ужо я тебе пасть порву, хвосты пооткручиваю, клыки повышибаю, будешь знать, как девиц царских кровей похищать!
Речь Муромца была короче предыдущего оратора и оригинальностью не отличалась, да и не любил богатырь долго вещать, кровь молодецкая кипела, силушка богатырская бурлила через край, кулаки чесались, чего разговоры разговаривать, когда дело делать надо?
Василиса умоляюще посмотрела по очереди на  все три морды, снова раскрыла было рот, чтобы поведать свою печальную историю, но ей снова не дали высказаться.
- Охти горюшкооооооооо, - Пульхерья явно переходила на ультразвук. - Пропадает деточкааааа.... Ягодка моя ненагляднаяяяяя... Тьфу, тьфу, тьфу,  сгинь, пропади, нечистая сила, оставь девку в покое, не про тебя цветочек цвёл, не для тебя ягодка росла, - Лукинична чем-то усиленно махала на Горыныча, чуть не вываливаясь из окна. Приглядевшись, Василиса опознала те самые свадебные порты с расплющенным змеем по краям и охранными символами. Видимо, нянюшка настолько перепугалась, что решилась достать из сундука смертельное оружие, на которое моль, к слову, всё равно не побоялась покуситься.
Василиса устало потёрла лоб, одновременно сочувствуя нянюшке и недоумевая, откуда у той такой объём лёгких. Она совершенно не понимала всей этой поднявшейся суеты, ну неужели нельзя было собрать ей узелок в дорогу да отпустить с миром? Такой шанс раз в жизни выпадает, между прочим! Про мрачные предсказания Берендеевны о том, что он же и финальный аккорд этой самой жизни царевна старалась не думать. Ну не верила она, что вот такое вот величественное и прекрасное создание будет вульгарно жрать девиц. Наверняка ложь и клевета. И снова Василиса попыталась вступить в переговоры, но тут на крыльцо вышел сам батюшка. Царь зябко кутался в мантию, спешно накинутую на заморскую пижаму со слониками, а поверх ночного колпака красовалась корона, чтобы, упаси боги, ни с кем другим не спутали. Еремей подбоченился, поворачивая голову, чтобы ракурс царственный явить миру, и начал вещать:
- Готовься, змей поганый, конец твоё кошмарный грядёт! У меня армия, богатырь и зять будущий! Отпусти царевну, коли шкура твоя дорога! А не то пустим шкуру твою на сапоги Василисушке, а зубья твои на ожерелья, а клыки... - запнулся, задумался. "На копья стражникам", услужливо подсказал поп. - На копья стражникам, - согласно повторил Еремей. - И пустим по ветру прах твой зловонный, сей же час конец и придёт твой неминуемый! - задумался царь, а потом неуверенно добавил:
- Ну, Василиска, если это твои проделки, чтобы замуж не идти, я тебе пряников больше не дам! - и пальцем погрозил.
- Короче, царевна Несмеяна я, - мрачно заключила Василиса, поняв, что поток желающих высказаться наконец-то иссяк. - Заберите меня отсюда, а? Я вам горшок подарю. - Царевна с сомнением покосилась на яростно машущую портами Лукиничну. - Хотите, портрет ваш вышитый ещё. И нянюшку взять можете, она хорошая, хозяйственная, вы на возраст не смотрите, она у меня шустрая. А я вам истории рассказать могу всякие, я много знаю. Пою ещё хорошо, батюшка говорит, голос у меня редкий. Вообще он говорит беречь его, но для вас могу и спеть. Только заберите, пожалуйста.

Честно говоря, Василиса не ожидала, что Змей согласится. Ну, в конце концов, кто она такая? Очередная царевна, коих у Горыныча в жизни было пруд пруди. Ни красотой Берендеевны, ни повадками Афроновны, ни умом Вахрамеевны она не обладала, да и батюшка сокровищами несметными не разжился, чтобы было, чем прельстить похитителя. Единственная гордость василисиного характера и было, что непробиваемое упорство, да только какое же это подспорье в таком деле? Сердце так и захолонуло, когда услышала, что Горыныч сомневается даже в её происхождении. Подбородок затрясся, вновь захотелось зарыдать от несправедливости этого мира, да только слёзы все потратила на горе-женишка. "Убью", - мрачно подумала Василиса. - "Тем же самым дрыном и приколочу. Мало того, что настроение испоганил, так ещё и, того и гляди, дома сейчас оставят. Уж батюшка мне потом покажет и путешествия, и моря, и океаны". Хоть и мягким казался Еремей, да в минуты гнева только чубы у холопов и трещали, никто не хотел под горячую царскую руку попасться, даже Василиса предпочитала в своей горнице хорониться.
К счастью, Горыныч, видимо, поглядев на устроенный балаган, всё же проникся сочувствием, допрашивать и требовать доказательств не стал, а, может, просто утомился от устроенного гвалта, неожиданно расправил крылья и взлетел, Василиса только и успела, что пискнуть людям внизу "Не поминайте лихом" и торжествующе взвизгнуть, уносясь под небеса, крепко прижав к себе горшок. Внизу проносились деревушки и одинокие домишки, коровки на выгуле, путники, мимо с оглушительным возмущённым карканьем шарахались вороны, но царевна всего этого не видела, с непривычки всё это зрелище напугало её жутко, да и страшно было: а ну как выронит? Так что от греха подальше зажмурилась покрепче, да побелевшими пальцами в горшок вцепилась, как-никак частичка дома с ней, хоронят же с горсткой родной земли, а её с горшком. Не иначе, как под дурным влиянием Вахрамеевны, Василиса красочно представила распластанную лепёшку с  золотой расплющенной блямбой посередине, чуть было сознание от ужаса не потеряла. Но тут полёт неожиданным образом прервался.
Стоя на трясущихся ото пережитого стресса ногах, царевна опасливо раскрыла глаза, в глубине души ожидая увидеть пещеру, заваленную золотом, покорёженными доспехами и человеческими костями. А вместо этого - лес. Большой, тёмный и страшный. Ещё и ухает что-то жутко в глубине. Василиса непонимающе уставилась на Горыныча, силясь понять, чего от неё хочет Змей. А, когда поняла, аж руки опустились, предусмотрительно, правда, не выпуская горшок. "Ну всё, змею под хвост пошли мои приключения, "- горько подумалось Василисе, уже вообразившей, как она летит под облаками на Змее над землями заморскими, как весело и привольно ей живётся, как потом истории дивные сказывает батюшке, а тот кается, что раньше не догадался отпустить шебутную дочь, а она так глянет на него снисходительно, и скажет: "Ну что вы, батюшка, я же понимаю. волнуетесь за дочь свою. Но, право же, прогрессивных взглядов надо быть, чай, первый век на дворе, как-никак". И махнёт так величаво ручкой, и внесут слуги (откуда она их возьмёт, ещё не придумала) ларцы с каменьями-самоцветами. Охнет батюшка, Пульхерьюшка руками всплеснёт от удивления, а бояре замрут от восхищения, а она эдак небрежно бросит: "Вот, в  путешествиях раздобыла, это так, на первое время". А потом возьмёт под руки батюшку и расскажет о царстве, которое она основала, да в гости наведаться пригласит. И островок в океане, пожалуй, именем его назовёт, и потянутся купцы торговать на Еремеевы острова и прогремит слава о ней на весь мир честной...
И вот вся эта идиллическая картина рушится прямо на глазах! Первым порывом было гордо швырнуть горшок под лапы, выкрикнуть "Ну и ладно, ну и пожалуйста, не и не больно-то и хотелось" и гордо уйти... куда? Василиса нарочито бодро посмотрела налево, потом направо, но увиденное, да ещё и сдобренное напутственной речью Горыныча, абсолютно не вдохновило. Да и зябко в ночнушке становилось. А на кухне нянюшкин пирог с вишней недоеденный остался... И тут Василисе стало так жалко себя, что хоть плачь. Подбородок вновь жалобно затрясся, но царевна мысленно цыкнула на себя (в конце концов, реветь перед незнакомыми Змеями было против царского этикета, такое можно только в опочивальне нянюшке показывать), сжала в руке покрепче ручку горшка, упрямо выпятила нижнюю губу, упёрла руки в боки и начала наступать на Горыныча.
- Это что значит - иди, куда хочешь? Ты же даже нянюшку мою не взял, куда я без неё пойду? А сапоги где? - царевна демонстративно вытянула ногу, насколько правила приличия позволяли, и пошевелила босой ступнёй. - Это у тебя шкура непробивная, на сосну наступишь и не заметишь, а я вмиг свои ножки сахарные истопчу! А ночнушка? Это же стыд какой - в ночнушке выходить, что люди скажут? Скажут, срам какой, словно девка-бесстыдница ходит, а всё туда же, царевна! Мало того, что похитил меня, коварно из дома уволок, так ещё и бросить посреди этой чащи непролазной решил? Чтобы, если не умру, так обесчещена была? Нет, мы так не договаривались! - Царевна погрозила горшком. - Уговор был - ты меня похищаешь, а я тебе горшок. Что за Змеи неамбициозные пошли - на полдороге девицу бросают! А я-то, когда летописи читала, - коварно пошла ва-банк царевна - мол, Горыныч, весь из себя такой грозный, девиц налево-направо похищает, скот крадёт, богатырей бьёт, а ты, оказывается, шельмец! Что же это, выходит, летописи врут всё, и зря я в детстве восхищалась и свадебные порты змеёнышами расшивала? Вот этими самыми руками, между прочим! - Василиса для наглядности воздела руки вверх, чтобы Горынычу лучше видно было, на какие жертвы она шла ради своего героя.