Эксперимент с французским мужем закончился прямоугольником телеграммы - мсье дю Морье изволили умереть во время сражения как герой. У молодой (которая там уже была молодость по счёту?) вдовы были некоторые сомнения о героизме почившего супруга, но она благоговейно поджимала губы и опускала глаза, когда приходилось озвучивать причину своего траура. С капелькой гордости, разумеется, потому что не в пьяной драке в каком-нибудь кабаке, а на поле боя. Так ему и поверили. У Марьи вообще было какое-то странное чувство все то время, которое они прожили с этим мужчиной вместе, но она никак не могла сформулировать причины своих ощущений: мысли соскакивали с нужного пути в последний момент, за секунду до откровения, которое могло бы повлиять на очень многое в ее жизни. Но она не успела.
Она замуж то за него вышла из простого любопытства: о французах-любовниках сказано так много всего, что она не удивилась бы появлению отдельной легенды, почва была благодатная, а вот о том, какие из них мужья, история умалчивала. Впрочем, муж из мсье дю Морье вышел отвратительный, своими закидонами напоминавший бабу-дуру. Земля ему пухом, словом.
Однако двадцатый век вошёл, даже вломился в размеренную жизнь как-то особенно болезненно, как голодная сиротка, желающая сразу получить все и сразу, занять своё место под солнцем и обидеть всех, кто обижал когда-то его. Диковинно все становилось, но любопытно.
Самоходные экипажи начали сменять конные, женские платья неумолимо начали оголять ножки, открывать спину, не закрывая при этом декольте, что было достижением прошлых веков, мужчины занимались приблизительно тем же, чем и всегда, но дух феминизма витал все явственней и явственней. Приближалось время, когда женщина могла официально попрать авторитет мужчины повсеместно, а не на примере отдельных ярких личностей или теневых мастериц плести интриги. Двадцатый век принес новые танцы, новую музыку и новую волну истерической раскрепощённости на грани фола.
Время было таким, когда следовало озаботиться новым именем, пропасть, чтобы потом вернуться дочерью или племянницей, поразительно похожей на ту самую мадам дю Морье.
Заодно стоило проведать и старых, действительно старых, хотя по ним и не скажешь, друзей, понимающих все проблемы как свои. Где-то в Амстердаме до неё дошли новости о том, что Соловей решил жениться и начать вести себя прилично, она подивилась, приготовила подарок и собиралась заскочить к счастливым молодоженам на правах старого друга, но где-то в Венеции ее уже настигла новая весть.
С подарком пришлось распрощаться, сменив на более насущные вещи, а своё неторопливое странствие резко форсировать до корабля в Америку.
Америка Марье не нравилась: тут люди были какие-то картонные, улыбки были как лошадиные, чувства меры и вкуса отсутствовали как класс. Путешествие было утомительным, соседи назойливые, в остальном - люди как люди.
В бар она пришла по наитию, без какой-либо конкретной мысли. Когда женщины с восторгом неофита оголяли щиколотки и, срамота какая, даже немного икры, у неё было длинное изумрудного цвета струящееся платье с открытой спиной, изумрудные серьги и щегольское пальто. Косу со слезами обрезала во имя нового образа и конспирации; жить-быть так было легче, но без слез в зеркало все равно взглянуть теперь не могла, таки волосы были ее гордостью.
Дочь рабов, ныне свободная женщина, пела хорошо, душевно, хотя и диковинно, с русскими протяжными песнями сравнить сложно было, но голосина у неё был отличный. Марья с интересом пробовала, что в этой Америке наливают под видом французского коньяка. Пробовала и дивилась, потому что у самой был небольшой запас действительно французского коньяка, но в этом Новом Свете, похоже, на все был новый взгляд. То ли смеяться, то ли устроить красивый скандал - она ещё не решила, все ещё пробовала и дивилась. Для себя нарекла эту страну страной без совести и комплексов.
- Юра, ты что ли? - на ловца и зверь бежит, как говорится. Марья искренне подивилась, что не пришлось перерывать все злачные места Нового Света, чтобы найти Соловья. Подивилась и другу обрадовалась. Выглядел, правда, так себе. - Я, кто ж ещё. Ну, рассказывай, как ты? Я тебя искала, как услышала про твою потерю. Эй, - с русского она так же ловко перешла на английский, подзывая бармена. - Налей-ка нам с другом чего-нибудь поприличнее того, что мне как французский коньяк налил! - играть капризную аристократку ей было не привыкать, зато действовало неплохо. - Где обосновался, что тут нашёл интересного?
[nick]Marianne du Maurier[/nick][status]Моё имя - печаль[/status][icon]http://storage5.static.itmages.ru/i/18/0224/h_1519474428_5277698_94c938c919.png[/icon][sign][/sign][sleep]Колдунья, богатырша, Белая Лебёдушка, проклятая дева[/sleep][tea]<a href="http://ссылка_на анкету" title="Марианна дю Морье, 650"><b>МАРЬЯ МОРЕВНА</b></a>[/tea][fandom]SLAVIC MYTHOLOGY[/fandom]

Марья выразительным взглядом проводила "беднягу", вздохнула и допила свой псевдо-французский коньяк. Денег жалко не было, но за людей было обидно, как и за собственные поруганные идеалы. По её-то идеалам, правда, за столько столетий уже кто только не потоптался, чудо вообще, что они все ещё живы были всем невзгодам на зло.
- Диковинно, - с этой проклятой войной все решили попробовать врага искать в вине. Даже царь-батюшка расщедрился на указ, запрещавший выпуск и продажу крепких спиртных напитков, чтобы не подрывать пьянством армию. В рестораны надо было ходить, если хотелось водочки откушать. А эти, видимо, только начали игру в подполье: всем ясно было, что кто выпить хочет, тот найдёт непременно способ, только потравится ещё быстрее от продуктов домашней перегонки. Как за выпивку народ хватался разве что за колбасу; без свободы прожить можно было, а без водочки никак. - До сих пор законам этим удивляюсь. Как маленькие, ей-богу!
Хотя люди то и были как маленькие и неразумные дети: старели и умирали зачастую раньше, чем успевали если не мудрости набраться, так хотя бы повзрослеть душой, не только телом. Тем страшнее в этом свете выглядел технический прогресс, который нёсся вперёд с нарастающей скоростью и тащил за собой людей, не особенно таки изменившихся, вперёд, подминал как жернова мельницы под себя, становясь не помощью и опорой для человека, которого должен был бы обслуживать, а господином, которому люди и прислуживали. Прогресс ради прогресса и ничего более. Жертв только становилось все больше, убитых и изувеченных, оружие ведь в первую очередь становилось лучше и опаснее.
- Что ты завёлся сразу? Не присматривать, а поддержать приехала, - разница в сущности была не такой и большой, когда речь касалась Моревны, сама за собой это знала, потому и возражала довольно сдержанно, не слишком оскорбляясь и не вставая в позу. Все равно приехала уже, обратно то не воротится, если не сочтёт, что все чин по чину, никакого геноцида не случится из-за растрёпанный чувств Соловья. Парень он горячий был всегда, хотя уже порядком повзрослел и научился держать себя в руках, так ситуация была особенной, сходной разве что с казнью братьев. Нехорошо, ой нехорошо вышло, да не ворошишь уже совершившееся. - Монашкой не буду, - она рассмеялась, тряхнула головой - уж кто-кто, а она святой и близко не была, сама чудила прихотливо иной раз, но тянулась все-таки упорно к добру и свету. К нему же волоком тащила всех, кого пригрела и облагодетельствовать хотела. - Выпьем, Соловушка, спляшем, хотя танцы нынче все страннее и страннее, все торопливы и дёрганы. Только петь я буду, Юра, а ты увлечься можешь, а мне давно на родном не приходилось, - хотя в войну приходилось, когда солдат раненых выхаживала, колыбельные им пела, чтобы от боли отвлечь да сон скорее привлечь. Жалко их было, родненьких, далеко ушедших от родимой стороны, как и она, только вернуться у них ещё меньше шансов часто было. - Знала бы прикуп...
Марья невесело усмехнулась - им всем было о чем жалеть, что делать исправить, но что никак вспять не оборачивалось. За столетия все больше и больше обрастали шрамами невосполнимых потерь.
- Будем, - она подняла стопку в ответном жесте, посмотрела на прозрачную жидкость, выпила залпом. На старорусское столовое вино мало походила уже, но сама по себе мягкая была, легко шла и не обжигала гортань, аккуратно доходила до желудка и разливалась оттуда теплом по всему телу оставляя лёгкий пшеничный привкус во рту. - Как где сухой закон, так они с водкой и эмигрируют, - она выдохнула и потянулась за закуской. - Хороша, - она поймала взгляд вытянувшего шею официанта и приветливо кивнула, чтобы мальчонка успокоился. - А что рассказывать то... Замуж сходила за француза: не по любви, от скуки, хотя что-то в нем такое было... - она так и не смогла понять, что именно привлекло ее в господине дю Морье, что ее зацепило и показалось близким. Не осознала, что одно подменяла другим, а безумие приняла за очарование да так и не осознала его. - Так мсье с войны не изволили вернуться. Ну, хотя бы больше не будет закатывать мне сцены. Я прошла войну с полевым госпиталем, насмотрелась... всякого. Сейчас время подошло исчезнуть, чтобы позабыли прежние знакомые, путешествую. Тоскливо, Юрка, так тоскливо, что хочется иной раз волком на Луну выть. Никак не могу ни помереть, ни беду свою побороть. Ну... будет о грустном говорить, лучше налей-ка ещё по одной, помянем всех сразу да и следом за новый мир, чтоб хорошего в нем было поболее, раз уж начался так паршиво.
[nick]Marianne du Maurier[/nick][status]Моё имя - печаль[/status][icon]http://storage5.static.itmages.ru/i/18/0224/h_1519474428_5277698_94c938c919.png[/icon][sign][/sign][sleep]Колдунья, богатырша, Белая Лебёдушка, проклятая дева[/sleep][tea]<a href="http://ссылка_на анкету" title="Марианна дю Морье, 650"><b>МАРЬЯ МОРЕВНА</b></a>[/tea][fandom]Славянская мифология[/fandom]

Марья скептично посмотрела на друга: опять же настроение у него чудное случиться вот-вот собиралось, когда становился невыносимым и несносным. Только вырубить и связать, чтобы потом, как проспится и отматерится по-черному, вылить на него пару ушатов ключевой водицы и охладить. Вредное настроение, опасное, сочетавшее злость и веселье, против которых никакой иностранец выжить-то и не мог. Да и куда им, малохольным и сопливым за работу богатырей русских браться? Не сдюжить им такое, не сладить с Соловьем.
В такие моменты на душе становилось теплее, просыпалось чувство гордости за родную сторону, которую боялись часто. Да и было чего бояться, потому как это французишки и англичане всякие воевали по правилам, соблюдали какие-то свои кодексы, а русского ж разве остановит, когда кто-то топчет родную землю? Да плевать на всё, на все эти правила и тех, кто их придумал, лишь бы свое отстоять, захватчиков выгнать. И злодеев себе народ придумывал основательных, душевных, не чета всем этим заграничным выскочкам и пижонам. 
Тоска то чутка поумерилась, хотя избавиться полностью от неё невозможно было, всегда в русском человеке она дремлет, чтобы потом разлиться полноводной рекой и заставить искать берёзку, с которой бы обняться и слёзы ронять.
- Куда - я ещё не определилась, - она хмыкнула и повела плечом. Не без доли кокетства, конечно, да понабралась вредных привычек в Париже, куда там без них, как без кожи, с русской прямотой то пропасть можно, перепугать этих сирых и убогих. - Хотя прав ты, сейчас полезет дрянь всякая, а кто-то должен бы и почистить за людьми, чтобы сами своим воображением, которому не верят, могилу себе не выкопали. Много боли было, - а быть ещё большей боли. - Проснется всякая дрянь и чернуха. Санитары нужны.
Санитарка на войне, санитар после войны - человек совершенно не понимал свою силу. Объяснил бы ему кто, рассказал, да разве ж поверит? Так и приходилось этих бестолочей вытаскивать от упырей и нежити всякой, поднимающейся из неотпетых могил. Верили в разное, в оккультное особенно, а веры мало было, света в них мало было, серым было человечество. Казались они Марье детьми неразумными, которых надо бы беречь, за которыми постоянно стоило приглядывать, да отбирать всё, чем могли себя поубивать. А век-то двадцатый гадкий, все лучше становились игрушки, опаснее, даже шансов уже на выживание почти не оставляли.
- Придумал тоже! - она рассмеялась звонко. Алкоголь, которого выпито было прилично, но ещё недостаточно, закрыл глаза на кое-какие рамки приличия, потому не слишком задумывалась о том, что от смеха её соседи вздрогнули. Было в нём то же, что во взгляде Соловья, братца названного - злость и веселье, только от её злости садились по камерам самые страшные душегубы и воры. Ведьминским был смех, сильным и громким, запрокидывала Марья голову так, что короткие волосы спины касались.
- Опять ты за своё, Юрка? - она посерьёзнела вмиг, цепким взглядом проследила за душевным разговором с официантом, которому, надо отдать должное, не сломался хотя бы сразу. Уже неплохо, потому как наверняка убежал сейчас ябедничать, рассказывать о странных гостях, что понабрались так, что всякое болтают. Или пока не побежал - гости то одеты дорого, платят хорошо, может быть пока пожадничает, ещё захочет денег, а уже потом, когда сочтет, что закончился праздник и гулянье, так и заложит их с потрохами. Америка - страна корысти и личной выгоды. - Будет тебе, мало что ли с баром игрался? Неужто не хватило? Так здесь же каждый заложит, душу продаст, чтобы конкурента устранить! - хотя сама задумалась о том, что можно было бы и остаться. Чтобы рассадить по тюрьмам всю эту шваль, которая наживается на человеческих слабостях. Водку выпила угрюмо залпом, без лишних слов и хмурясь. Водка была таки хороша, да и на душе тоска теперь желала спеть другую песню, чтобы все слышали и знали, как умеют страдать русские женщины, да боялись, потому что поперек их тоски встать - оказаться между молотом и наковальней, кочергой забьют и не заметят. - Вестимо будут, - Марья снова рассмеялась, уже тише, но в глазах отражались огни, не то от новомодного электрического освещения, не то от колдовства, которое вскипало в крови, потому как заградительные барьеры падали вместе с трезвостью. - А что, споем и станцуем! Ты наливай ещё по одной, - она перехватила взгляд вернувшегося с бутылкой официанта, улыбнулась дико. - Да ты ж не бойся, не надо. Скоро ль тут танцы у вас объявят, а? Да лей-лей, не жалей, не ты ж платишь. Да мяса ещё принеси, да зелени и овощей, не стой столбом, - она ещё не была пьяна, но грани уже явственно пошатнулись, тянуло чудить. Опасное состояние. - Так почему б и нет. Коли за сто лет не справлюсь, так, верно, уже и вовсе не справлюсь. А так будет хоть кому плешь проедать, - она влила в себя третью, так и стоявшую до этого рюмку водки, потому как мальчонка явно тушевался и не знал, как он может что-то налить туда, где и без его старания уже есть водка. А она думала о том, какая странная и страшная даже пара могла бы выйти из них с Юркой, если бы когда-то промелькнуло между ними что-то на чувства похожие. Оно промелькнуло, конечно, но было прибито быстро и решительно высокими брато-сестринскими отношениями, за той высотой уже никаким романам не пробраться. - Ну, надоела мне эта иностранщина, не спеть ли нам что-нибудь, чтобы за душу брало. Эй, а может эта ваша певица душевно спеть? Нет, так я ж научу!
На сцену Марья, конечно, не собиралась, спеть могла и отсюда, низким грудным голосом выводя мелодичные и тоскливые напевы, которые не слишком-то пришлись по вкусу публике, что веселиться пришла, а не плакать горючими слезами. Люди заволновались глядя на странную парочку, откуда-то из глубины зала вышел мужчина импозантный, шляпу так со знанием дела перед собой положил, присаживаясь рядом с Соловьем и Марьей. Марья презрительно посмотрела на его полосатый костюм - не любила она такие.
[nick]Marianne du Maurier[/nick][status]Моё имя - печаль[/status][icon]http://storage5.static.itmages.ru/i/18/0224/h_1519474428_5277698_94c938c919.png[/icon][sign][/sign][sleep]Колдунья, богатырша, Белая Лебёдушка, проклятая дева[/sleep][tea]<a href="http://ссылка_на анкету" title="Марианна дю Морье, 650"><b>МАРЬЯ МОРЕВНА</b></a>[/tea][fandom]Славянская мифология[/fandom]

А только по чести - плевать было Марье на все импозантные костюмы разом. Не им удаль богатырскую её сдержать было, когда сдерживала она русских злодеев, мужчин могучих складывающих одним мизинцем, не им было тягаться с её колдовством, плещущимся вместе, а может быть вместо, с кровью под белой лебединой шейкой - молва людская её такой сотворила, душу вдохнула, силушкой великой наградила и воспев выпустила в мир звонкой девицей с характером норовистым. Юркин балаган краем глаз заметила, выводя свои напевы и в них себя отпуская, вместе с ними впуская в душный и затхлый бар, никудышный и паскундый, магию и лебедей, туманы и росы, поля и леса, коим числа не счесть в России-матушке.
Тосковала. Уж она-то по дому ой как тосковала, тоску ножом резать можно было и вместо масла на хлеб намазывать, только дороги обратной пока что не было. Бродила неприкаянная и проклятая, весёлая и злая, добрая и печальная по землям чужим дивом заморским, смеялась над Европой немытой, духами вонь заливавшей и вшей в париках вылавливающей - куда им до лапотной-то родимой, где в баньке всяк не дурак был попариться, что мужик простой, что царь-батюшка?
- Ох и плут же ты, Юрка, - Марья пристукнула каблучком, потому что не за горами был танец барыньки, платка вот только цветастого не хватало. А от драки сегодня, видимо, им не отвертеться, потому как всегда ищущий находит, а Соловей жаждал кому-нибудь по лицу съездить кулаком. Черно-белые гости расползлись по углам, как тени или тараканы в избе нерадивой хозяйке, внезапно взявшейся за метлу, переговаривались девицы своими писклявыми и ломкими голосами базарными бабами. Почему-то англичанишки эти, как и остальные европейцы, говорили вечно голосами высокими, неприятными. Итальянцы, разве что, послаще уху русскому были. - Сдался тебе их сухой закон? Посмотри на них, бюрократишки же, всему счет ведут. Загнёшься тут от тесноты и скуки, сам первый и взвоешь.
Голова-то была горячей уже и буйной, на стог соломы сухой походящей - искру поднеси, так загорится, вспыхнет в миг, пожар потом не потушишь. Каждый взгляд из угла отскакивал от Марьи, соскальзывал с изумрудного гладкого платья, подозрительно начавшего менять покрой: магию в таком состоянии-то непотребно творить, как учили западные коллеги, искусство требует особой сосредоточенности, так куда им угнаться за желанием чудить и развлекаться русской души необъяснимой и необъятной?
- Шампанского хочу! - да ящик, кто же кутит одним бокалом? Пол под ними горел, а глаза блестели опасно - ведьмой ведь просто так не кличут; свет причудливо отразился в изумрудных серьгах, перескакивая на кожаный браслет Соловья. Кабак становился всё теснее, физически ощущались стены, в которые вдавились гости, столы сами куда-то пропали - о том Марья не задумывалась, не отвлекалась на мелочи. Давненько она уже не танцевала от души, не плясала так, чтобы подошвы на туфлях начинали дымиться - так их она сняла и кинула куда-то себе за плечо. По стенам, по людям рассыпался пожаром алый маков цвет - вспыхнул и погас; где-то испуганно пискнула девица, Марья засмеялась бесновато, запрокидывая голову назад и кружась так, чтобы голову, буйную уже от алкоголя, ещё больше вскружило - бежать-то некуда и незачем. - А может быть и останусь, как знать.
Пятки стучали о пол, следом последовал звук выстрела - кто-то не выдержал, перекрестился и вспомнил тут же о Всевышнем, которого вместо щита выставили перед собой в него самого не веря. Вместе с колким и звонким смехом Мораны рассыпались пули по полу, перекатились простым горохом, цветами колокольчиков начали прорастать через пол. В визге потонул танец, расплескался водой колодезной из ведра по воздуху вместе с паникой и неминуемой дракой, которой так жаждал Соловей.
Как же не уважить дорого друга, братца названного, без пяти минут жениха, когда людишки сами под руку попадаются, с ведьмой хмельной спорить пытаются?
- Так знать нас решили вчетвером взять? Не быть тому, зовите товарищей, сколько есть - проверим, чья силушка выше, чей дух крепче, чья воля сильнее. Ваша будет - так уйдём, не ступим на землю вашу больше. А нет... - Марья до земли поклонилась обомлевшим американцам, заранее прося прощение за всё, что будет сегодня твориться и чего не будет больше никогда. С врагом всегда на Вы и без капли пренебрежения, хоть кем он был бы, если только не проклятой нечистью, противной и гнилой. - Так принесёт нам кто-нибудь шампанского наконец-то?!
Слова рассыпались алмазной крошкой, сверкнули на фальшивых побрякушках и барабанах пистолетов. Где-то с хлопком выстрелила пробка в недавно зажженную люстру вместе с шипением выплескиваемого игристого вина. Бокалы наполнялись сами - к чему повторять просьбу в третий раз?
[nick]Marianne du Maurier[/nick][status]Моё имя - печаль[/status][icon]http://storage5.static.itmages.ru/i/18/0224/h_1519474428_5277698_94c938c919.png[/icon][sign][/sign][sleep]Колдунья, богатырша, Белая Лебёдушка, проклятая дева[/sleep][tea]<a href="http://ссылка_на анкету" title="Марианна дю Морье, 650"><b>МАРЬЯ МОРЕВНА</b></a>[/tea][fandom]Славянская мифология[/fandom]