Девушка с вытатуированным чуть выше линии выреза топа листком плюща объяснила ему, что Двоедонный Дионис - покровитель трансгендеров, и в целом всего движения ЛГБТ. Он улыбнулся ей и сказал: если ты просишь, то почему бы и нет.

В Греции люди всегда знали о богах больше, чем боги сами о себе знали. С течением времени, которое все сильнее отделяло их от поры, когда смертные и бессмертные ходили по земле вместе, это становилось все заметнее. В афинских уличных кафе сидели историки и пожилые загорелые европейцы, выслушавшие на пенсии множество экскурсий; пестрые группы школьников, смутно припоминающих Брэда Питта в фильме про Трою вместе с диснеевским злодеем Аидом, и стайки молодых туристов, читавших в детстве стандартный набор мифов, а потому мнящих себя экспертами. Дионису нравилось слушать, с каким азартом они угадывают в безруких и безносых статуях знакомых персонажей и со смаком пересказывают эпизоды совокуплений, насилия и метаморфоз. Золотой дождь? Вот где реально специфичные вкусы. Ну то есть, вы поняли: больной ублюдок!

Афины стали трехмиллионным городом, протянувшимся нагромождением современных бетонных коробок до самого моря. Здесь строили отели с видом на Акрополь, офисные улицы соседствовали с восточными базарами, а остатки храмов перемежались христианскими церквями, такими небольшими и аккуратными, что, казалось, они легко поместились бы в ладони. Бедные районы пахли мусором и немытыми телами, ночные клубы – кальянным дымом фруктовых оттенков, таверны – по-прежнему жареной рыбой и мясом молодого ягненка. Город шумел, изливался толпами и потоками машин, остывал от палящего солнца в темноте и сверкал электрической подсветкой, как сплошное полотнище фонарей, прорванное в центре двумя золотыми холмами. С их вершины на людей должны были взирать боги, но вот уже много столетий луна всходила над мертвыми камнями и пустыми клетками колонн и, масляно-желтая, серебристо-белая или рыжая, как совиный глаз, одинаково безжалостно освещала их покинутость.

Сегодня, однако, все было не так.

С террасы бара под померанцевыми деревьями была видна гора Ликабеттус, где несколько дней назад сам собой загорелся сигнальный огонь амазонок. Вокруг молодого человека в футболке с леопардом и татуированной девушки уже собралась пестрая англогомонящая компания, принявшая челлендж: никаких виски-кол и маргарит, в честь встречи в Греции – только греческие напитки. Янтарная метакса на виноградном спирту хлестнула из отбитого горлышка на доски, вызвав взрыв смеха; студентка-архитектор скривилась, передернулась и бросилась заедать кислое молодое вино сыром. Черноглазый парнишка-грек вытащил ее танцевать под очередной дымный трек Ланы дель Рей, и ночь звучала как по нотам, но Дионис был рассеян, взволнован и невнимателен. Так животных тревожит и пленяет наступающая гроза. Вкус электричества на языке тянул покрыться шерстью и предвкушающе вздыбить загривок, темнота трепетала в безветрии, словно приоткрывшаяся воздушная ткань занавеси, в пальцах билась древесная кровь – весенний прозрачный сладкий сок. У него давно так не стучало отяжелевшее от дремоты сердце. Он знал, что происходит.

Факел на Ликабеттусе погас – просто еще одним огнем в ночной иллюминации стало меньше, - и он встрепенулся. Как он и ждал, Диана с Темискиры пришла затушить знак опасности, дав отдаленному острову за туманом понять, что мир снова спасен. Он хотел поговорить с ней с того самого момента, как ощутил грозовое электричество и услышал раскат грома из-под земли; в конечном счете, она была его единственной сестрой, так же бродящей среди людей.

Давным-давно Дионис был не в ладах с амазонками – те чересчур рьяно вставали у него на пути вглубь Малой Азии. Затем сама Диана, до него повстречавшая не самого легкого для понимания бога-брата, вместо знакомства схватилась за оружие, но за век предрассудки были оставлены. Силой и чистотой она напоминала ему другую, потерянную Диану – только не ледяную и жестокую, а теплую, с глазами полными детской любви.

Белые цветы померанца, раскрывшись в темноте, разлили дурманный тягучий запах патоки. Выпейте за здоровье богов, шепнул Дионис своим греческим знатокам, и ушел один, незамеченным.

Через несколько минут он сидел на бортике фонтана на площади перед маленьким музеем, втиснутым между двумя жилыми домами. Засунув руки в карманы и болтая ногой, он слушал, как приближаются, отдаваясь стуком каблуков, шаги по тихой прилежащей улице. Потом, освободив ладони, сложил их лодочкой и зачерпнул воды из бассейна.

- Иди почти старшего брата, сестренка, - сказал он, протянув навстречу женщине темную пригоршню. – И я почту тебя.

Отредактировано Dionysus (2018-04-08 22:04:49)

Он наклонился и сделал глоток из женских ладоней. В них водопроводная вода, окисленная серебрящими дно, но совсем не серебряными монетками туристов, показалась ему дождевой, собранной по крупной прохладной капле из бархатистых впадин листьев после ливня. Сладкая и проясняющая ум, как источники совоокой богини, бьющие из-под корней олив. Дионис поморщился - он чрезмерной ясности не любил. Слишком хорошее зрение притупляет чувства.

Однако какой-то отдельный род жажды, может быть, жажду слишком давно не видевшего дома бродяги, этот глоток утолил сполна.

- Хочу с тобой прогуляться, - ответил он, потершись об опустевшие пальцы виском и спрыгнув с бортика на мостовую. - И кое с кем заново познакомить.

Луна, сегодня желтая, как августовская дыня, висела над скелетом акропольских храмов, разливая свой свет там, где не горели фонари. Улочки района Плака, чуть менее юного, чем остальные отстроенные Афины, вне пары главных пешеходных маршрутов начинали петлять, создавая впечатление сплошных тупиков, но галечная тропа, похожая на извилистую речку меж крутых обрывов стен, вела от фонтана прямиком к подножию священного холма. Задумчивый Пан со свирелью, из семи отверстий которой стекала в бассейн вода, своими белыми глазами смотрел прямо на эту тропу, отполированно блестящую в лунном свете, и именно по ней Дионис собирался пройти к Парфенону, но сначала...

- Ты ничего не слышишь? - спросил он, по-детски невинно взяв Диану за руку. - Весь мрамор сегодня шепчет.

Он потянул ее к двери музея. С влажным хрустом пробившая камни мостовой клеть плюща вскарабкалась по проему, выдавила замок, вросла молодыми побегами в задохнувшуюся сигнализацию и до самой крыши укрыла стену темным глянцевым покрывалом. Дыхание ветра с моря прошло по листьям, перебрав их зашелестевшей, замерцавшей бликами волной; Вакх толкнул дверь сандалией – по десять евро пара на вездесущих кожаных развалах, - и ввалился внутрь вчерашним школьником, подначившим подругу пробежать насквозь столько залов Лувра, сколько у охраны займет их поймать.

Маленький зальчик, пропахший глиняной пылью и рассохшейся мебелью, - стулья смотрителей не менялись с шестидесятых, - на Лувр, конечно, не тянул. Черепки краснофигурных амфор в застекленных столах пытались поведать обрывки забытых историй, а нагромождение статуй, величественных архаических вперемешку с варварски страстно страдающими эллинистическими, казалось смешанным лесом, белеющим в багрово-красном плиточном мраке. Секунду назад выбитые с хлопком пробки вырубили электричество во всем здании и погасили единственную оставленную на ночь лампу, и темнота сказала об этом месте всю правду: затхлая тесная тюрьма, склад надгробных памятников, свалка манекенов.

- Грустно видеть их такими, - Дионис выпустил руку амазонки, и тут же растворился между белых стволов. Где-то невидимо начинала виться лоза.  – Как будто это и есть они настоящие, запертые, неподвижные, выброшенные в жалкую комнатку на окраине мира.

В прошлые встречи, - за этот век их было восемь, но некоторые затягивались, - он не говорил с ней с такой серьезностью. Он отвечал на все ее вопросы об изготовлении людей из глины, порочности и смертности Ареса и реальности титанов с гигантами, таская ее на самые дикие театральные постановки, ночные сеансы немого кино на пустыре под открытым небом, в коммуну хиппи на пляж Анджуна. Он и сегодня поболтал бы с ней о ее новых друзьях и новостях в телевизоре, с которыми был связан сигнальный огонь на Ликабетуссе, но земные мысли соскальзывали с него, как капли с птичьего оперенья. Вползший сквозь дверной проем лунный свет столкнулся с клубящимся вокруг протянутых рук, обломков оружия и запрокинутых лиц дымом. Дым пах цветами и травами – запах жертвенника того, кто ищет прозрения в измененном сознании, в кружении, во сне наяву.

- Я думаю, - зрачки бога по-кошачьи горели и отражали свет; он приобнял за плечи застывшего в вечном отдыхе Гермеса, - не все будут слишком добры, когда проснутся.

Мраморные складки туники натянувшей тетиву охотницы Артемиды плеснули по ее бедру мягким льном. Сонно и медленно, словно преодолевая давящую толщу воды, каменный лес начал оживать в тумане.