Звереныш.

Незнакомая женщина встрепала светлые волосы на голове у ребенка и улыбнулась снисходительно и равнодушно, отходя в сторону. Ответом ей послужил только дикий взгляд. Он горел ярким отраженным огнем электрических ламп, даже несмотря на тень, что упала на глаза от чёлки.

Мальчик и правда чем-то походил на звереныша: стоял на расстоянии, будто кругом враги, смотрел недоверчиво и сжимал кулаки, то ли от гнева, то ли еще почему-то. Еще казалось, что человеком он и сам себя не считал. Откроет рот - и рык издаст, но никак не разумную речь. Впрочем, её от ребенка никто и не ждал. В свете богатой просторной комнаты кто-то отчаянно спорил, качал головой и размахивал руками, кто-то то и дело пытался сбавить тон и мельком озирался на ребенка, что стоял в самом углу, да только эмоции все равно скрыть не получалось. Так, быть может, должны скрывать родители от детей свои взрослые разговоры, не показывать им истинных эмоций, а только легкую приятную улыбку, чтобы подбодрить да поддержать. Вот только улыбок мальчик знал крайне мало, а поддержки еще меньше. На детской спине еще не сошли длинные кривые шрамы, он едва ли шевелился, стараясь не задеть в очередной раз поврежденную кожу тканью майки.

Джослин сказала, что их не убрать уже даже магией, а потом плакала весь день, избегая смотреть на собственного сына.

Сына ли?
Мальчик никогда не называл ее матерью, он вообще редко говорил, а если и приходилось обращаться к родителям, так только по имени. Валентин настаивал. Он считал, что характер стоит закалять с малых лет, что под контролем и в узде стоит держать порывы собственного чада. Особенно если в этом ребенке демоническая кровь.

И Джонатан не спорил. С улыбкой Валентин говорил, что мальчик - монстр, а значит и воспитывать его надо соответственно. Эта мысль уже засела в голову крепко, когда Джослин, под покровом ночи, решилась бежать. Каких трудов ей стоило накидывать одеяло на светлые волосы, прижимать к груди нежеланное дитя с глазами черными, рисковать ради него собственной жизнью, пытаясь спасти?
Джонатан не знал. Он мало что понимал. Только двигаться старался поменьше. И смотрел не мигая в центр просторной комнаты, где стоял в свете электрических дизайнерских ламп, молодой маг с усталыми глазами.
Джонатан не знал почему его бросили из одного ада в другой. Быть может ему просто было все равно. Быть может если кто-то спросил бы его мнение, то и впрямь не услышал бы разумного ответа, а только звериный рык.
Звереныш.
Самое подходящее имя.

выдох...

Облако пара тает в сером мареве. Медленно опускаются хлопья раннего снега на пожухшую лесную листву. Всё становится грязно-белым, серым, безликим. Будто перевели снимок в черно-белый режим, снизили четкость, снизили контраст. На свинцовом небе размытым взором можно увидеть острые голые ветви деревьев, они тянутся вверх крючковатыми пальцами, пытаются пронзить тяжелые облака, но только шкрябают по ним и в голове от этого раздается противный скрип.

туман
Он постепенно подкрадывается к ногам, лижет хрупкие снежинки, скользит по заиндевевшей траве, цепляется за подошвы грязных грубых ботинок. Армейских, тяжелых. Такие любимы андеграундными модельерами, безбашенными неформалами и убийцами. Туман мешается с паром и лесной тишиной. В грязно-сером мире всё заволакивает дымка. Магнус вел пальцем по старой картине, невидимой линией отмечая что-то. Он смотрел с легкой улыбкой на полотно эпохи возрождения, а потом переводил взгляд на своего подопечного. Он что-то говорил тогда. Джонатан почти не помнит. Что-то говорил, но если пытаться вспомнить, обратить внимание на мелочи, прочитать по губам слово, то все смешивается и отзывается скрипом в голове. Перед глазами двоится. Джонатан пытается вспомнить, глядя на молочную пелену вокруг. Его мир неумолимо двоится, перемешивается в оттенках серого и только пятна растекающейся крови все еще помогают не провалиться в забытье.
Кровь.
Яркими темными пятнами она расползается по снегу, капает медленно с пальцев на кожаную куртку и с удивительной ясностью Джонатан слышит этот тихий звук. За кровь получается цепляться как за точку опоры, смотреть как она смешивается с землей и снегом; становится грязной в перегное, делает грязным первый легкий снег...

сфумато

Точно.
Джонатан вспоминает злополучное слово и начинает смеяться, тихо и хрипло. На белых зубах оседает темная кровь, булькает в горле и скользит тонкой струей по подбородку. От резкого смеха становится больно, но обращать внимание на боль Джонатан не привык. Подумаешь, царапина. Ну, или не царапина. Бывало и хуже. Или не бывало?

Сфумато заполняет лес.
Липкое серое ничто заполняет голову и Джонатан проваливается в беспамятство.

В детстве ему часто снились кошмары.
"Так бывает и с другими детьми", скрывая беспокойство, пытался внушить Джонатану Магнус Бейн. Приводил примеры из собственного детства, делал нечто страшное и пугающее не более чем никчемным рядовым кошмаром. Ребенок молчал. Он не просил рассказов, не задавал вопросов, не делился и собственными. Но когда ночами осторожные прикосновения к плечу вырывали ребенка из плена жутких видений, он был благодарен. Молча сидел на постели, закутавшись в одеяло, смотрел большими темными глазами на опекуна, слушал его тихий голос и, быть может, все-таки успокаивался.
Вот только монстры не бегали за мальчиком по черным лабиринтам сознания, не смеялись разрисованные клоуны на полках сомнабулической комнаты, и он не видел во снах как остается один, лишенный родительского тепла. Джонатан просто не знал о том, на что похоже это самое тепло, а разве можно бояться потерять то, чем никогда не обладал?
Нет. Маленькому Моргенштерну во снах, среди черных теней, огонь чертил пентаграммы. Он видел как пламя пожирает его тело, как скользит по детской коже жадное пламя и разъедает плоть. Он чувствовал боль от лопающихся пузырей, вздувавшихся на коже, ощущал запах гари и привкус дыма во рту. В черных снах Джонатана всюду парили демоны с уродливыми лицами, выступали из врат силуэты могущественных и страшных существ, они протягивали к нему руки, цеплялись за ноги, тащили за собой и чей-то женский смех отражался от стен, усиливался и холодом застывал на сердце.

Кошмары - это всего лишь попытка разума переработать и усвоить информацию, полученную во время бодрствования. Ребенок же, только изучающий мир, получает ее слишком ярко и объемно, так, что мозг не в состоянии переварить это без вспышек шальных нейронов, без электрических импульсов в мозг, рождающих демонов. Но Джонатан был уверен, что Его Демоны - совсем не плод воображения...

И сейчас, словно попав в детство, кошмары вернулись вновь. Почудился могильный холод и жар огня. Болью отозвалось жжение в ребрах. Джонатан открыл глаза резко и рвано выдохнул пар в студеный вечер. Было тихо. Только ворона каркала на ветке голого дерева. Да белое молоко сменилось в лесу серо-черными разводами.
Темнело.
Быстро и легко. Скоро сумерки отступят в угоду царице-ночи и, если разум вновь ускользнет, то больше уже не выбраться. Нефилим понимал это. Как и то, что надо уходить.
Он зачерпнул в ладонь снег, вытер засохшую кровь с лица и медленно поднялся на одно колено, едва не попав ладонью по трупу, валяющемуся рядом. По половине трупа.
Круг. Пятеро охотников. И чертова засада. Чуть ли не у самых границ владений фейри. До Джонатана доходили слухи о том, что сейчас здесь стало тревожно и Магнус намекал, что стоило бы взять себе в спутники хоть кого-нибудь, отправляясь в долгий патруль. Но разве Моргенштерн его слушал? Кивал в ответ, склонял голову послушно, да только не искал себе в пару никого. Они с Верховным магом оба знали что так будет. Да и кто бы пошел? Моргенштерн. Фамилия била клинком серафима прямо по позвоночнику, пробивала грудную клетку и сердце, лишая жизни мучительно, но очень быстро. Фамилия отзывалась ноющими шрамами на спине, кровью, бегущей в жилах, черными тенями, закрывавшими глаза. Моргенштерн. Эта фамилия оседала неприятными гримасами на лицах всех рас, тихим трепетом вздыхала на устах сумеречных охотников, что следовали за своим опальным лидером. Быть Моргенштерном в мире, где от нефилимов осталась лишь призрачная тень былого, казалось совсем не самой мудрой вещью на свете. Но Джонатан родителей не выбирал. Честно говоря, ему и на них-то было плевать. Они о нем не заботились, он для отца был лишь экспериментом, для матери - чудовищем, для обоих - монстром. Джонатан еще в детстве решил, что если Валентин будет умирать на его глазах, он ни за что не позволит себе моргнуть. Он не хотел бы пропустить и мгновения  того, как станет уходить жизнь из тела его биологического родителя.

Нога. Другая. Шаг. Привалиться к дереву, выдохнуть и наконец осмотреть побоище, зажимая рану на боку и давая себе возможность отдышаться.

Рядом с охотником валялась кисть руки, чуть дальше, словно протащенная каким-то зверем, оставив кровавую полосу, лежала нога. Срез был ровный, будто нож по маслу прошелся, а не клинок обрубил кости и мышцы. Джонатан поднимает глаза выше и видит в сумеречных тенях труп пригвожденный к дереву. Прямо из глаза торчит длинный кинжал, это он с чудовищной силой пробил голову и так и оставил тело прикрепленным к коре, как бабочка к иголке. Но до смертельного удара мертвец успел воткнуть нож прямо под ребра Моргенштерна, вспороть одежду. И хорошо, видимо, что нож прошел меж ребер, не задел легкое. Или плохо? Потому что после этого Джонатан явно разозлился. У женщины, что валялась на отдалении, были выпущены кишки, ее лук был сломан, ее стрела пропорола скулу, другая - застряла в ноге. Нефилим помнил, как обломал черное древко, когда присел, нанося удар четвертому.
Не хорошо.
Почти позорно. Так легко попасться и так легко дать себя подстрелить.
Будь хоть единая возможность, то Джонатан снова провел этот бой, только не дал бы так себя покалечить. И дело было не в боли, не в том, как отзывалось усталое тело судорогами и лихорадкой. Дело было лишь в том, никто не мог напасть на него и заплатить столь дешево. А эти смерти Джонатан и впрямь считал слишком легкими. И плевать, что нападавших было больше, что напали они из засады, что каждый был опытным членом Круга. Джонатан злился на себя и его глаза превращались в узкие черные щелочи, из которых сочилась демоническая тьма.

Выдох. И еще один.

Он уходит медленно, но совсем не хромая. Даже на чересчур бледном лице появляется змеиная тонкая улыбка, неприятная и безумная. Запах крови бодрит и туманит. Победа, пускай и такая позорная, тенью следует за ним. Джонатан чувствует ее гарью и кровью на кончике языка.

***

Джонатан несколько раз царапнул ключом по замочной скважине, прежде чем попасть в нее. Повернул ручку. И все-таки выронил ключ из пальцев на старинный паркет из трех пород дерева, когда проходил в гостиную. Ночь уже давно опустилась на Нью Йорк, когда охотник наконец выбрался из леса и добрался до городской черты, еще какое-то время пришлось потратить на то, чтобы добраться до квартиры Магнуса Бейна. И вот... Дома? Честно говоря, даже спустя четырнадцать лет жизни рядом с Верховным магом, Моргенштерн так и не мог до конца понять может ли называть это место своим домом. И есть ли он у него вообще? В просторных комнатах были те, что принадлежали подопечному колдуна, на полках стояли его книги, на небольшом подиуме рояль, подаренный специально для нефилима, а на стенах пентхауза висели совместные фотографии, с которых смотрел слишком серьезный ребенок рядом с улыбчивым молодым мужчиной.
Но Дом...
Джонатан здесь не родился, он не вложил и цента в эти квадратные метры, не знал даже значится ли в каких-либо документах его имя. Просто Магнус говорил, что это место - дом для Джонатана. И временами, лишь временами, в это хотелось поверить.
Особенно когда в гостиной горел теплый нежный свет, что не резал усталые глаза, пахло чем-то пряным, возможно горячим вином и корицей, да можно было упасть прямо на дорогущий диван и не ждать, что тебя скинут с него только за то, что на драгоценном материале останутся некрасивые пятна крови.

Стоило бы раздеться.
Отодрать прилипшую намертво ткань от кожи, обработать ногу и бок, и желательно так тихо, чтобы никто не услышал. Вот только Джонатан даже с места не сдвинулся, смотрел, словно загипнотизированный, на свет узорчатой лампы и дышал. Дыхание срывалось с едва слышным хрипом легких. Наверное он так и остался бы до утра в странном заторможенном состоянии, просто глазел бы на город за панорамными окнами и мысли лихорадочным ворохом метались бы в голове, не задерживаясь надолго. Только вот чуткий слух распознал тихие шаги автоматически. Даже оборачиваться смысла не имело. Еще не хотелось. Движение растревожит рану, сместит вспоротые ткани, польется кровь. А Валентин учил когда-то, что свои слабости демонстрировать нельзя. Нельзя. Это Джонатан помнил почему-то лучше, чем наставления Магнуса.

- Я разбудил?

Ему все-таки пришлось сдвинуться, стянуть с плеч куртку, даже не поморщившись. Только скулы побелели от напряжения и зубы пришлось сомкнуть сильнее. Джонатан обернулся на Магнуса и сразу понял, что просчитался. Попался. По-детски. Глупо. Уже второй раз, за последнее время. Первый - когда позволил поймать себя тем охотникам и вот... снова.
Красные пятна крови на щеке врядли смогли бы остаться незамеченными магом. Честно говоря, Моргенштерн вообще не понимал удивительную способность своего опекуна замечать повреждения на воспитаннике даже тогда, когда ничто не могло на них указать. А тут.. уж больно очевидно.

- Круг. Не ожидал что они подберутся так близко и так легко к границам. Я нашел одного мертвого фейри  неподалеку. Могу показать на карте где точно, если подашь ее.

Лучший способ перевести тему - дать более важную тему взамен. Этому он вполне научился от Честного народа и почему-то Моргенштерну казалась такая идея вполне удачной. Только противный голос в голове с ехидством считал все это глупым. Смысл скрывать? Смысл притворяться? Это место - Дом. Здесь можно быть любым. Не от кого прятаться, нечего стесняться, здесь можно быть собой, даже если быть собой - значит быть монстром и чудовищем. Никто не осудит, даже бровью не поведет.
Но Джонатан упрямо противоречил самому себе. И вина ли в том была крови или просто характера - кто же разберет?