Иногда он чувствует, что они оба безнадежно потеряны для настоящего. В минуты, когда игла чиркает по виниловой поверхности, и голос давно забытых певцов очаровывает, накладываясь на хриплый перешепот прочерченных дорожек в пластинке. В минуты, когда острое лезвие опасной бритвы обтачивается об ремень, чтобы улучшить скольжение в мыльной пене. В минуты, когда шорох карандаша по листу единственное, что заполняет тишину полутемной комнаты, погружая в полулетаргический транс, следующий за рукой.
Все складывается из мелочей. Несколько фраз, карта их прошлого, когда-то случившегося уже совершенно в прошлой жизни, несколько упоминаний, и он проваливается незаметно, быстро, весь мир выцветает, уступая место их прошлому. Он слышит смех Сары, чувствует запах яблочного пирога миссис Барнс, и кружится на автомобильной шине под задиристые выкрики Баки. Так много воспоминаний, что похоронены глубоко внутри, задвинуты, переставлены, теперь он позволяет им затоплять себя. Всего несколько фраз, и он снова в Бруклине, в Европе, в поезде.
Теплое полотенце ласкает кожу, и Стив не отрываясь следит взглядом за Баки. Тот сосредотачивается, стараясь сделать все споро, но тщательно. Эта забота рождена в Бруклине, вот только теперь руки скупо дозируют движения. Он смотрит, наблюдает, выслеживает, наматывает как пленку на бобину, вслушивается, впитывая все ощущения до последнего, вдыхая запах.
Каждый раз от «помнишь?» перехватывает дыхание. Оно застревает где-то в середине пути, путается в бронхах, комом встает в гортани. «Помнишь» просто слово, но за ним целые события. От первого «помнишь?» Стива бросило в дрожь, губы сами собой разъехались в стороны, растягиваясь в улыбку, полную надежды. «Помнишь?» - это мост, по которому Баки каждый раз идет к нему на встречу. Иногда это мост широкий, крепкий, как Бруклинский, соединяющий два сердца. Иногда это легкая леска, тронь, и все исчезнет, разорвется, рассечет надвое. Волнение будоражит разгоряченную кровь, и Стиву плевать на все разногласия со Старком, плевать на то, что думает Росс. Ему плевать, пока Баки здесь, смотрит в глаза и говорит «Помнишь?…». Они вместе. Он не один.
- У тебя были проблемы не только с историей, - Стив медленно проговаривает, когда помазок размазывает мыльную пену по коже.
Когда лезвие холодит кожу, Стив впивается пальцами в колени. Внутри него дергается что-то огромное, неповоротливое, и он сглатывает рефлекторно, чуть прикрывая глаза и запрокидывает голову лучше, позволяя Баку соскребать щетину с шеи. Он чувствует, как острота лезвия медленно проходит вдоль кадыка, и от этого ладони потеют, горло сжимается, чуть кружится голова. Жар, жар поднимается изнутри, взрываясь искрами по чувствительной коже. От пара душно, но Стив понимает, что душно не только от пара.
Он доверяет Баки. Доверяет безгранично, всецело, слепо и при этом сознательно. Потому что знает - ответ такой же. Возбуждение плавит все кости, и он судорожно вздыхает, когда слышит ответ на вопрос, мелькавший в его глазах. Он понимает, чуть кривовато улыбается, а потом старательно впивается в колени пальцами сильнее, потому что иначе он пропустит сквозь них волосы Баки, прижмется к шее Баки, поцелует в ответ Баки.
Это чувствуется доверительно-интимным. Даже больше, чем совместная ванна. Кажется, что полностью открытый и беззащитный перед любовником можно быть только в момент, когда лезвие скользит по коже, а адреналин увеличивает градус, позволяя штанам формы становится все теснее и теснее.
Он уверен, что в его глазах звериный голод. Ему нравится, что Баки сосредоточен, полностью сфокусирован на цели. Убрать бороду, насладится гладкостью кожи. И Стива ведет окончательно в тот момент, когда остатки мыльной пены Баки аккуратно промакивает полотенцем.
- Иди сюда, - он шепчет хрипло, тянет к себе, впивается в подставленные губы, обласкивает каждый дюйм кожи пальцами на лице, а потом споро выпутывает Баки из одежды. - Хочу тебя.
Это гребанное сумасшествие. Это помешательство. Это полное безумие. Но когда они вместе, то время останавливается и несется вскачь, мир сужается до зрачков Баки, вмещающих целую вселенную, тишина заполняется только вздохами, стонами и шлепками. Потому что так правильно. Это правильно. И это наслаждение острое и пряное, сладкое и соленое, он не может остановится никогда на полпути, отдаваясь сыворотки, покоряясь сыворотке. Все увеличиться, профессор Эрскин, да?
Стив ведет ладонями по телу Баки, потирая и поглаживая, расстегивая, выпутывая. Он хочет добраться до кожи, и когда он видит освобожденную от плена полоску кожи на груди, он трется щекой о нее, ловит губами сосок, сжимает зубами, чуть оттягивая. Знает, чувствительные. Щекой ведет ниже по животу, стягивает рукава, стягивая брюки, вдыхая аромат тренированноего тела, будоражит себя и Баки единением душной ванной комнаты, жарким воздухом, теплой щекой.
- Хочу тебя вылизать, - он ловит взгляд, облизывает губы медленно, позволяя Баки представить это все. Здесь сейчас он не Капитан Америка, не оплот целомудрия и нравственности. Он никогда и не был, он, Стив, совершенно не заботится о морали, чувствуя как похоть давит на шов в брюках, чувствуя как тает все остальное в тумане возбуждения. Он хочет Баки. Прямо сейчас. Задание, цель.