Он знает, что он виноват — ужасно.
Даже не сомневается, не ищет себе оправдание — не потому, что знает, что не сможет его найти, а потому что целиком и полностью признает свою вину и раскаивается, понимает, что со всем его «раскаивается» он все равно не имеет право просить чего-то большего. Не имеет права. Так легко, просто, и то, что он приложил все усилия, чтобы это исправить не меняет чего-то достаточно существенно. Это не что-то, что приносит какое-то облегчение, но как короткие факты.
Это также не делает совместное существование на одной сцене менее болезненным, это не меняет то, как она на него смотрит [как на пустое место] и то, как плохо у него получается возвращаться на сцену, после того, как он застает ее с другим, вернувшись, чуть не сжигает ее буквально, излишне буквально — тогда.
И Феликс, наверное, целиком и полностью готов признать, принять свою вину и раскаяться, идти в церковь замаливать грехи, замаливать их перед ней на сцене, на голографических экранах, где угодно — только это не помогает. Только со всем этим презрительным, произнесенным так, будто за секунду до этого погасили свечку, погасили все интонации в этой фразе — ф е л и к с,  у й д и — со всем этим она отворачивается не только от него, но и от дочери.
И это наслаивается, одно на другое. Не злость, но, возможно, недоумение, возможно, все-таки отголосками злость и возмущение? Неодобрение? Обида? Что-то другое, но очень близко проходящееся по этим граням.

В начале, каждое сообщение, даже такое, вызывало учащенное сердцебиение, ощущение какого-то невесомого ожидания, а потом прошло. Не отпустило до конца, но он выучил шаблоны, используемых ею сообщений чуть ли не наизусть, и уже не удивляется, чему-то кроме «Феликс, извинись перед нашей дочерью, придумай что-нибудь». Часто без имени, часто без извини\сь.
Она оставляет его фамилию после развода, но будто забывает его имя, не на сцене, не в интервью — вы что, у них все если и не хорошо, то неплохо — но при личном общении, разве только слишком много камер наставлено на их лица.
Она предпочитает звонить или присылать записанные голосовые сообщения, последнее время все чаще и чаще последнее, то ему, то их родной дочери, у которой есть мобильный телефон, во многом для того, чтобы она в любой момент могла набрать по видео-связи родную мать или же принять звонок от нее, но на практике это больше выглядит, как:

Он не вслушивается специально, но его маленькая Виктория сама включает их, сидя рядом или же принося  телефон и смотря слишком понуро. У него замирает сердце почти так же, как когда-то, когда грустила Алла, только это не меняет деталей, только это слишком многого не меняет. 
Он все еще любит ее без памяти, не потому что так хочет этого, не потому что хватается за это знание, просто знает, но как-то так выходит, как-то так получается, что спустя почти десять лет брака, и куда более продолжительного времени, что они знают друг друга — он учится на нее сердится, не за то, что она бьет ему сердце, а за то, что она делает это еще и с его, их, дочерью.
Он не понимает этого повторенного не единожды «не называй [не смей называть] меня Аллой» «больше». Но принимает и старается так не делать. Иногда не замечает, иногда оговаривается — у него больше десяти лет привычки на собственной памяти.
У Аллы — Алисии — плохое настроение, — подсказывает внутренний термометр, внутренний календарь и простое знание, которое будто приходит рассылкой, стоит посмотреть на нее. Все никак не получается отписаться от этой рассылки, «уникальное предложение, только для вас! после нескольких лет брака!» — и он просто знает, может легко определить по едва поджатым губам, по искоркам во взгляде, то, что не смогут определить репортеры, то, что не сможет определить очередной молодой мальчишка в ее свите, которому, господи, Алла, ему же едва стукнуло двадцать, ты совсем с ума сошла? Двадцать шесть, о да, это существенно меняет дело, хорошо, я выйду. [не хлопнуть дверью] [не спалить все дотла]
У Алисии — плохое настроение, как объяснение почему она ведет себя [как стерва] так, объяснение и оправдание, но у Феликса тоже не самое веселое настроение [и это не оправдание в его случае] — но он искренне не понимает, что ее не устраивает сейчас. Почему это как настолько существенный повод для высказывания недовольства так явно.
— Но, о, моя дорогая, — зал будет рукоплескать, она — даст ему по лицу, — Я прекрасно помню, что в документах о браке, что я подписывал много лет назад, было указано два имени, представляешь.
Он видит, как она сжимает пальцы на микрофоне еще сильнее, не знает, видит ли это зал, не знает видят ли это фотографы, которые пытаются подобраться ближе — он замечает это краем натренированного зрения. — Так же как и в документах о разводе, — добавляет, прежде, чем она обронит первой, замечание о том, что они уже  р а з в е д е н ы. [это нормально, за несколько лет к этому можно уже привыкнуть, филя]
— Но все мы понимаем, уважаемая госпожа Примадонна, что с возрастом все сложнее вспоминать некоторые вещи, прости меня, я извиняюсь перед тобой здесь, на этой сцене — перед всеми.
Он сомневается, что это те извинения, которые она хотела услышать.
Он более, чем уверен, что это не то, что она хотела услышать.[nick]Felix Krzemiński[/nick][status]рассветы и туманы для тебя [/status][icon]http://i5.imageban.ru/out/2018/06/10/84e9d12bbe9ad61e444fc654437a1784.png[/icon][tea]<a href="http://rezeroed.rusff.me/viewtopic.php?id=950#p73430"><b>ФЕЛИКС КЖЕМИНЬСКИ, 40</b></a>[/tea][fandom]ПИРОКИНЕЗ[/fandom][sleep]певец, актер, звезда, бросает все розы к ее ногам;[/sleep]

Он знает, что об этом напишут во всех новостях. Во всех новостях, маломальски значимых для сценической аудитории , новости музыки, сайты, твиттеры, соц. сети, газеты — если кто-то их еще читает. 
Господи, это беспокоит в самую последнюю очередь.
Он разворачивается почти сразу — не прощается, не смотрит на кого-то, не смотрит на нее. Отрубает концы и думает что никогда в жизни не будет способен встречаться с ней когда-либо еще и общаться нормально.
Наверняка нет, наверняка они смогут позже научиться,
[это никому не нужно]
[это нужно ему]
[не нужно]
Сейчас он просто не чувствует себя готовым, да, нет, ни разу нет. Он может придумать что-то в стилистике, в ответной, безответной, я рад, что у тебя все хорошо. Рад, что ты так быстро нашла замену [кого-то] — Стефана он застает, когда возвращается. Когда очень отчетливо узнает, что никто не ждал, чтобы он возвращался, когда Алла дает это связно понять в разговоре еще сразу после, недели после — и вот, год после, вот так работает наиболее отчетливо. Наконец, срабатывает, поздравления, заупокойная, господи.
Обычно он справляется с его присутствием на всех концертах Алисии, то, что он подносит ей цветы, что он делал также, лучше, хуже — какая разница, когда ей теперь нравится вот так, обычно он справлялся anyway.
Обычно теряется где-то в прошлом, куда нет доступа, loosing connection / / connection is lost / / .
Он уходит не оборачиваясь, не прощаясь с ней, со зрителям, без красивого завершения, это ее безоговорочная победа, она будет рада / наверное / / это вовсе не бьет в само сердце, громко, сильно, по больному / /кому он врет? / /
Смешно, но он не уверен, что справится сейчас с голосом.
Певец, который не уверен в таких вещах — это правда, очень смешно и иронично.
Он дарит ей эту безоговорочную победу и не хочет видеть больше никогда, знает, что это невозможно, не сомневается, но сейчас не готов об этом думать, отрицать, подтверждать, задумываться, что станет иначе — станет ли. Он дарит ей эту безоговорочную победу так же как когда-то бросал к ногам букеты цветов, так же как же подхватывал на руки и уносил с этой, любой другой сцены. Это нормально, что он больше не нужен, нормально, что она находит кого-то еще — она отлично выглядит, и это его проблемы, что он чувствует себя так, будто его променяли, предали, изменили, все сразу, повторить и ударить сильнее. 
Хуже то, что у них не получилось то, что получалось играть на публику — о, заголовки пестрели тем, что у них получалось, что у них все в порядке, что редко какая пара может похвастаться такими хорошими отношениями, поддержкой друг друга, даже после того как их дороги разошлись, а Алисия уже нашла нового поклонника — значит ли этот поклонник что-то большее, займет ли место Феликса или известная примадонна начнет менять мужчин как перчаток, несмотря на возраст?
Он не хочет об этом думать, не хочет думать о ней, не может не думать.
Самое глупое, что можно выбрать, это вести машину самому, поэтому да, он не думает об обратном, он собирается, выворачивает руль слишком громко, резко — и тормозит, переключает управление. Голосовая команда срабатывает со второй попытки.
Ему смешно — от этого, от того, что голос не слушается. Что с голосом на сцене он бы не справился.
Хотя, кто знает, сцена дает силы, сцена — дает привычку, которая вырабатывается с годами, привычку на то, чтобы быть способным выйти с температурой, больным горлом, желающим умереть — выйти и спеть так, чтобы никто не сомневался, что это лучший день в твоей жизни. Феликс теряет эту привычку, считает, что теряет, но сейчас понемногу все же возвращается, с другим репертуаром, с другим… чем-то еще — но возвращается и постепенно возвращает эту привычку. Возвращает, а потом Алла с легкостью выбивает почву из под его ног.
Приятный голос спрашивает, куда он хочет держать путь, и Феликс думает, что сейчас впервые за долгое время он готов, хотел бы поехать и напиться. Это второе глупейшее решение, выбор, который он может принять, если он хочет пестрить в новостях шоу бизнеса еще веселее — впрочем, может быть, это даже романтично. Может быть, он не готов разбираться, думать, использовать все это в качестве пиара. Он замечает, что на парковку начинают спускаться люди, и отдает голосовую команду о том, чтобы отправиться домой.
Домой и запереться на все замки — выглядит неплохим решением. Отличным.[nick]Felix Krzemiński[/nick][status]рассветы и туманы для тебя [/status][icon]http://i5.imageban.ru/out/2018/06/10/84e9d12bbe9ad61e444fc654437a1784.png[/icon][tea]<a href="http://rezeroed.rusff.me/viewtopic.php?id=950#p73430"><b>ФЕЛИКС КЖЕМИНЬСКИ, 40</b></a>[/tea][fandom]ПИРОКИНЕЗ[/fandom][sleep]певец, актер, звезда, бросает все розы к ее ногам;[/sleep]

Он закрывает глаза, откидывается назад, пытается включить музыку, но отключает почти сразу же — слишком громко, слишком много музыки, от которой он только что ушел. Музыка — это Алисия. Та, кто привела его к музыке, та, кого он мог слушать без остановки, распевки, хиты, то, как она напевает негромко, себе под нос, знакомые и незнакомые мелодии.
Музыка — это как элемент жизни, который всегда был с ним, а в какой-то момент все идет не так, все спотыкается и, чудо вообще, что он не натыкается ни на что, когда разворачивается и уходит недавно со сцены. Не натыкается, не спотыкается, а, хотя, какая разница, он все равно выглядит глупо, об этом все равно раструбят во всех медиа сферах еще до истечения вечера.
Он не думает, что трубить скоро будут вовсе не об этом.
Знакомую машину прямо перед собой он замечает поздно, достаточно поздно, и, честно говоря, хочет просто уронить руки на руль, который должен быть сейчас заблокирован, согласно выбранным настройкам — так что ничего не усложнит выбранную задачу. Уронить руки на руль и уронить на них же голову.
Это не его день — он просто больше не хочет ничего слышать об Алле, но нет, это не получается даже после того, как они покинули сцену. Он не хочет о ней слышать, он не хочет о ней думать, ему даже все равно, сидит ли внутри ее новый фаворит и почему она покидает сцену столь быстро, почему уезжает из холла — столь быстро. Все равно. У них разные дороги, по жизни, даже, если автопилот выбирает тот же самый.
Он не успевает выбрать другую дорогу, переключить управление, чтобы выехать вперед или наоборот отстать, думает об этом, закрывая глаза — зажмуривая — и шумно выдыхая. Собирается, еще не знает, что именно, но собирается.
Все происходит слишком быстро.
[indent]  с л и ш к о м  б ы с т р о.
Машина резко тормозит и позже — разворачивается, даже без отдельной просьбы, уточнения, которые он собирается озвучить. Срабатывают, врезаются ремни безопасности, слегка тормозит с негромким писком, а потом перестраивается в соседний ряд, успешно избежав аварийной ситуации.
[indent] слава автоматике.
Они едва не усложняют случившуюся аварию, но автоматика и автопилот справляются с этим лучше, чем смог бы Феликс, особенно в таком состоянии. Почему-то гудит в ушах, хотя машина смягчает торможение, и самое страшное, что случается в его машине — ремни безопасности, которые вжимаются на пару секунд слишком сильно. Шум скрадывается закрытыми окнами, на одной тональности гудят машины, и Феликс неловко заезжает локтем по рулю, задевает гудок, когда они перестраиваются, чтобы объехать.
Громко бьется сердце от короткого всплеска адреналина, и автопилот сам ведет его подальше от происшествия, а потом Феликс резко жмет на тормоз, который скрадывается включенным автопилотом и лишь немного притормаживает, смягчая, отображая голографическое меню,
— Господи.
Г о с п о д и.
А л л а.
Феликс не слышит свой голос, когда просит, требует, говорит остановиться, непослушными пальцами пытаясь отстегнуть ремень безопасности. Ему кажется, что он тратит вечность, хотя, проходит секунды две, три — самое большее.
Ему наверное ужасно везет, потому что его никто не сбивает сразу же как он распахивает дверь, даже не глядя, обегая машину спереди.
Он не единственный, кто останавливается, кто выходит из машины — большинство, наверняка, даже не знает, кто сидит в машине. Кто-то бросается вперед помочь, но резко передумывает, потому что в глазах отражается огонь. Господи. г о с п о д и.
Кровь стучит в самых висках, когда он даже не думает, бросается вперед, отшатывается от огня, и пытается отвести его рукой, но в первый раз не получается. На второй — огонь слушается, а он дергает за дверь пассажирского, но она оказывается заперта.
Феликс стучит по окну, не задумываясь, что она подумает, увидев его с той стороны, увидев сейчас, но она не реагирует. Все куда проще.
Сердце бьется где-то под самым горлом.
Он не успевает даже испугаться. Или успевает слишком сильно.
Огонь сам льнет под руки, он не думает, не думает и пользуется им, на рефлексах, воспоминаниях — сигареты, зажигалка и все горит — храм, спокойствие, он учится — сначала просто отводит, а потом думает и плавит дверь, пытается открыть, вместе с тем не дает проникнуть внутрь, оглядывается на соседнюю машину, но там кто-то успевает выбраться, что-то происходит, и он больше не отвлекается.
Ему удается распахнуть дверь, и он сразу вытаскивает бывшую жену оттуда, смешно, но успевает уронить ее сумочку и подхватить обратно — успевает подумать, что она его убьет, если там что-то важное. Не успевает подумать о чем-то еще, понимая, что едва удерживает на огонь, едва удерживает концентрацию, отвлекаясь — и тот пользуется этим, пытается вспыхнуть вспышкой, он ловит его в последний момент, чувствует под пальцами будто пианино.
— Господи, дыши, — и еще, — все будет хорошо, все в порядке, — уже давно нет.
Хотя бы сейчас.
Он смутно помнит, что учился работать с мощностью, что, может быть, он не сможет остановить пожар в многоэтажном доме, но у него всего-лишь небольшая авария и одна, две машины… он оборачивается и только сейчас думает, в полной мере осознает, как он выглядит, как выглядит, будто разрезанный пополам огонь вокруг него. Осознает и пытается погасить, получается лишь немного уменьшить, и ужасно сложно сконцентрироваться.
Он подхватывает Алисию на руки нормально, столько раз это делал, ничуть не сложнее сделать это еще раз, когда она едва в сознании, когда вокруг авария, последствия аварии, и снова огонь.
Он выносит ее на руках, пытаясь удержать огонь, не дать ему разгореться, пытается уменьшить — и это получается, получается не до конца. Смутно шепчет что-то насчет того, чтобы она не отключалась, держалась, не смела, думает, что может быть, было бы куда проще концентрироваться без этого.
Не важно.
Он не собирается отдавать Алисию никому, но когда ее пытаются подхватить из его рук почти сразу же, понимает, что едва держится на ногах сам, хотя, все равно доносит до своей машины, не так далеко, распахивая дверь, включает голосовой командой кондиционер и оставляет распахнутой дверь. Оставлять ее на земле — кажется едва ли не богохульством. Он не остается в машине, облокачивается о нее, и пытается еще раз, еще раз уменьшить огонь, который каким-то чудом не выходит за эту минуту? больше, меньше? из под контроля, помнит, что там еще остался водитель. Это в какой-то мере получается, и это дурная идея, но ближе проще среагировать на огонь — он подхватывает какого-то парня — ровесника Стефа, колет больно сравнение — в помощники и вместе им удается вытащить водителя, оттащить чуть подальше, кажется, еще живого.
Он отмечает вскользь, надеется, и бегом возвращается к машине, к Алле, чувствует как гудит в голове, чувствует как переплетается внутри комом паника.
— Скорая, кто-нибудь вызвал скорую?!
Ему до абсурдного, до истерики смешно от того, как он сейчас, наверняка, выглядит — весь в блестках, только что с выступления, даже не переодевшись, на фоне всей этой аварии, на фоне того, как он стоит на коленях перед своей машиной, с коротко брошенным ты как.
— Алла… Алисия, — зовет, окликает, сразу же поправляется, — не смей отключаться, слышишь?
Она всегда ненавидела, когда кто угодно смел ей приказывать, он отлично это знает.
Имя коробит, отдается горечью на языке, после показательного выступления, и очередной раз сказанного не смей, но сейчас не это главное, он ждет врачей и психует, что уже успел бы доехать сам — знает, что нет, переживает за нее, несмотря ни на что, и продолжает, продолжает. [nick]Felix Krzemiński[/nick][status]рассветы и туманы для тебя [/status][icon]http://i5.imageban.ru/out/2018/06/10/84e9d12bbe9ad61e444fc654437a1784.png[/icon][tea]<a href="http://rezeroed.rusff.me/viewtopic.php?id=950#p73430"><b>ФЕЛИКС КЖЕМИНЬСКИ, 40</b></a>[/tea][fandom]ПИРОКИНЕЗ[/fandom][sleep]певец, актер, звезда, бросает все розы к ее ногам;[/sleep]

Это даже не столько бьет — что она так недоуменно, мешая недоумение и недовольство, спрашивает про его присутствие [врет], сколько заставляет наконец-то выдохнуть, значит в порядке. Настолько, насколько это возможно, с оговорками, с тем, что это не первый раз, когда так много огня, со слишком большим количеством оговорок, но в порядке.
Он сразу отдает сумку, когда Алисия замечает ее и тянет ее ближе к себе, не сразу распутывая, но оказываясь ближе, находится рядом.
А потом понимает, что оказывается, может ударить сильнее.
Отчего-то просьба увезти подальше — бьет. Не совсем поддых, но очень уж неожиданно.
Он даже не думает спорить, только замирает недоуменно, слышит вдали сирену скорой, но даже не знает, в самом ли деле, или у него просто фонит в ушах — он вообще сможет потом петь, с шумом в мыслях, с голосом, который срывается даже в разговорах с автоматикой? Какая разница.
Даже не успевает порадоваться, что она зовет его по имени, готова остаться с ним, что… — достаточно много поводов для.
Он сейчас весь как натянутая пружина.
Алисия повторяет просьбу, и Феликс шумно выдыхает, не споря, не обсуждая, даже не задумываясь, что можно. Не уверен, что это лучшая идея, но за столько лет отлично знает моменты, когда ей виднее, когда не стоит спорить.
  [indent] никогда.
У этого есть плюсы, потому что он сомневается, что повышенное внимание, которое неизбежно, и весь шум, необходимость держать лицо — будет сейчас лучшим вариантом.
Поднимается с колен, все еще держит еще коротко за руку — не помнит, когда снова взял, но осторожно перекладывает её на её колени, чтобы не свешивалась в проход, чтобы закрыть дверь.
— Как скажешь, — негромко.
Осторожно пододвигает ее ноги глубже с прохода, чтобы не ударить ненароком, обращается будто с фарфоровой куклой, даже не задумывается об этом. Где-то краем, самым краем, удивлен, что она все еще хочет его видеть — предпочитает его, чем всю прессу, чем требует-просит позвонить Стефу, чем… Зыблется отголосок надежды, но Феликс отгоняет его дальше и не думает. Едва может сейчас сосредоточится на чем-то, так что это даже не сложно.
— Я сейчас.
И захлопывает дверь.
Отряхивает брюки, понимает, думает, что его самого трясет.
Отгоняет желание шумно выдохнуть и прислониться к двери машины, не думать, замереть, изобрести мгновенное перемещение или иметь его вместо способности. Хотя нет. Его полностью устраивают его текущие.
В горле першит.
  [indent] // Мы в порядке, но лучше поедем. Ей нужен отдых.
Он выезжает сам, стараясь вести машину как можно мягче, не оборачиваясь, слишком крепко сжимая руль.
Никто не пытается помешать, хотя, и не должны, с чего бы. Феликс шумно выдыхает, и переключает управление на очень плавное, на автоматику. Находит бутылку с водой и осторожно вкладывает в руки Алисии, предварительно открыв.
Он жалеет, что не посадил ее на заднее сидение, но уже поздно, что-то менять, проще доехать, да и было бы еще более странным. Хочет взять ее за руку, но не уверен, насколько это актуально, насколько это сделает лучше. Вместо этого включает систему кондиционирования на самый максимум, чтобы было больше воздуха.
Сравнительно свежего, конечно, но все лучше чем ничего.
Чувствует, что становится прохладнее и оборачивается на заднее сидение, подтягивает и берет в руки пиджак, осторожно набрасывает на бывшую жену. Не слишком высоко, так, чтобы не мешало дышать.
Позже, берет телефон и набирает дом, вспоминая кое что важное, понимая, что ни один из них сейчас не будет готов видеть кого-то еще.
Почти странно вновь использовать «мы», пускай и только в мыслях, думая о них с Аллой.
- У вас сегодня выходной, - улыбается Феликс, улыбка чувствуется натянутой, приклеенной, но многого не надо. Он вообще мог бы не улыбаться, он звонит не включая видеосвязь, но давно привык к тому, что общаясь с кем-то нужно улыбаться, что даже если тебя не видят — улыбка в голосе и интонации чувствуется все равно.
Он добавляет просьбу освободить дом really fast, и думает, что ему везет, что Виктория в ее sort of лагере, что у него всего пара людей, которые приходят в дом убираться, готовить, и это число становится ощутимо меньше после развода, после… Ну, не важно. Сейчас — это удобно.
Он старается не думать о том, как легко это разойдется по новостям, какую вскоре приобретет окраску, что не то, чтобы он скрывал, но определенно не собирался рассказывать своему миру, всему миру, про свои способности.
У него в принципе получается. Получается, потому что сейчас не хочется, толком, не выходит, сконцентрироваться совершенно ни на чем, сосредоточиться, может быть к лучшему. Хорошо, что он не решает вести машину сам.
Когда они подъезжают, он уточняет место парковки, прямо у дверей, выходит первым и открывает дверь перед Алисией и неловко замирает. Протягивает руку, неловко trying to help, that feels weird, Alla is back at his place — feels weird. not only. Он понимает, что она едва держится на ногах, и не уверен, сможет ли сделать хоть шаг. Держать ее под руку — на том же недостижимом и непозволительном уровне, что и носить на руках, и он почти не видит разницы. Так что подхватывает ее на руки, осторожно, удивительно уверенно, крепко удерживая и обнимая, прижимая к себе, и заносит в дом.
Негромко отдает голосовые команды, настроенные на его голос, открывает и закрывает двери, немного жалеет, что отпустил всех, потому что для того, чтобы сделать кофе — придется делать это самому. Но не страшно. А впрочем, кофе сложно испортить с современными технологиями, и проходя мимо небольшой панели у двери, он зажимает кнопку и просит два кофе в гостиную. Не хочет оставлять ее одну. По крайней мере до тех пор, пока она не попросит.
Он осторожно опускает ее на диван в гостиной, укладывая рядом сумку, находя неподалеку плед, набрасывает его на женщину, и неловко замирает, не зная, куда лучше сесть, ближе, дальше, уйти или остаться, не знает.
— Как ты?[nick]Felix Krzemiński[/nick][status]рассветы и туманы для тебя [/status][icon]http://i5.imageban.ru/out/2018/06/10/84e9d12bbe9ad61e444fc654437a1784.png[/icon][tea]<a href="http://rezeroed.rusff.me/viewtopic.php?id=950#p73430"><b>ФЕЛИКС КЖЕМИНЬСКИ, 40</b></a>[/tea][fandom]ПИРОКИНЕЗ[/fandom][sleep]певец, актер, звезда, бросает все розы к ее ногам;[/sleep]

I’ll be a better man today
He is trying to make it better.
He is trying so hard that all attempts look so horribly stupid, without anything behind, without any sense. Maybe that is time to finally waking up today, — thinks he almost every morning, and surely he does nothing. Surely he sais nothing.
Time passes and it let this happen at least not every morning — not so often, not so regularly, and he should be happy to loose it. to get this chance, a chance to live a normal life, and that fells funny how the words, two words ‘live’ and ‘leave’ are similar.
He probably would be happy if it did not go wrong every time when they meet. But it goes. too often, starts once and cannot be stopped by a random will. 
They are surely trying to make friendship under the lights at the stage. They are trying to do it even behind the stage, but this does not work. This doesn’t work because he got used to have more, and he is surely trying to be happy with these pieces of alms.
крошенных обрывками бумаги — с буквами, с нотами, с песнями. с их жизнью, которая навсегда осталась в сослагательных наклонениях и клонится вниз по наклонной дальше.
he not surprisingly fails so hard in this. and he is trying, trying, trying.
Once he starts to live somehow good.
Somehow good not only at the screens of tabloids.
He does not expect this to go so different today. So wrong. and surely it goes.
Он не питает ложных надежд. Ни на секунду не думает, сделал ли он что-то не так, сделал ли он что-то так, что именно он сделал не так. Чувствует себя несущим фарфоровую куклу. Всегда чувствовал себя так с ней, только раньше это чувство кололо захлестывающим душу восторгом. Порой он невероятно скучает по этому чувству, и more than anyone knows that it is not something they can get back.
He did not lose his hope, he just admit her right to decide on it. She is amazingly had all her rights to prefer do not see him anymore anywhere around. Though they still live in one world and one stage — one unbelievable world for both of them.
Он боится, беспокоится.
Едва не умер эти полчаса назад;
Сначала на сцене, невероятного желания поднять на нее руку, залепить пощечину, развернуться и хлопнуть дверью, уйдя со сцены навсегда лишь бы не видеть этого всего. А потом, когда это случается. Случайным, почти невозможным провидением, технологиями, которые сводят их на одну дорогу. Удивительным, невероятным совпадением и тем, что каким-то чудом он успевает.
Перед глазами все еще стоит пламя.
Рассыпаются по асфальту театральные блестки.
//
Без нее на руках Феликс чувствует себя замерзшим. Без Алисии на руках, колет невесомым чувством потери, чего-то недостает, чего-то очень неотъемлемого, раньше, казалось бы того, что никогда в жизни не прекратится, не остановится, не пропадет.
Чувствует себя абсолютно не на месте, в собственном доме.
— Я подумал, что ты не захочешь никого видеть, — говорит, выбрасывает самое простое и верное оправдание, практически единственную из всех случившихся причин, которая звучала бы как нормальное объяснение. Ни на секунду не задумывается про то, чтобы перевести вину на нее, feels as something completely inexcusable.
Не то, что он вряд ли был в состоянии подумать о чем-то еще. Что чувствовал бы себя невозможно неправильно в ее доме, и тем более не был бы готов оставить ее там, не до тех пор, пока она не попросит. Что, когда-то это было и ее домом тоже.
Много самой разнообразнейшей полнейшей чепухи. Чувствует себя не сильно лучше того подростка, с которым Алла теперь появляется под руку на концертах.
Он пытается не заострять внимания на словах, не шагнуть в ненужную, никому ненужную пропасть, оступившись, споткнувшись на них. Но не оступиться на этих, не значит не оступиться на следующих.
Он уже почти не удивляется тому, как эта женщина умеет бить словами, умеет выбить землю из под его ног, да, из почти чьих угодно ног. Чувствует себя подбитым в полете, когда он и так едва ли мог взлететь.
— Как ты…
Могла такое подумать.
— Разумеется, — повисает в воздухе ответ, замирает, леденеет брошенным в стекло камнем.
И слово, короткое, простое слово, распадается, растекается с налетом горькой грусти, а ему хочется встать, выйти и просто принять этот элементарный факт, что как прежде больше не будет никогда. Даже с элементарным налетом нейтральности уже, конечно, не будет. Не в их жизни. Это местоимение вылетело из используемого ими жаргона синей птицей, и поймать ее снова было бы столь невероятной удачей. Которой никогда не будет. Никогда не случится.
Каждый раз, когда у него получается это принять, казалось бы, получается, что-то распадается и рушится с такой невероятной легкостью.
Он знает, догадывается, надеется, что она не думает так в самом деле. Просто говорит, просто ударяет словами, даже не задумываясь о том, как легко они входят в самое сердце.
Он почти забывает про кофе, когда двери открываются, настроенные на сенсор, и с ленивым гудением заезжает робот с двумя чашками кофе. Подъезжает к Феликсу, и он берет в руки чашку. Только тогда понимает, что руки едва-едва дрожат. Он не чувствует себя готовым давать ей кофе из рук в руки, дотрагиваться до нее сейчас, поэтому просто легонько подталкивает робота рукой в ее сторону, зная ее. Зная, что кофе и сигареты — это то, что будет нужно ей в первую очередь.
— Тебе что-нибудь нужно?
Вслед за разумеется.
something that makes you believe.
something except coffee and cigarettes.
something except for the doctor, who she will never call in the nearest future.[nick]Felix Krzemiski[/nick][status]рассветы и туманы для тебя [/status][icon]http://i5.imageban.ru/out/2018/06/10/84e9d12bbe9ad61e444fc654437a1784.png[/icon][tea]<a href="http://rezeroed.rusff.me/viewtopic.php?id=950#p73430"><b>ФЕЛИКС КЖЕМИНЬСКИ, 40</b></a>[/tea][fandom]ПИРОКИНЕЗ[/fandom][sleep]певец, актер, звезда, бросает все розы к ее ногам;[/sleep]