Если искра есть, некоторые скорей всего увидят ее тусклое свечение во тьме рано или поздно.
И если вы раздуваете эту искру, однажды она разгорится огромным,
полыхающим костром

Она вздрогнет, и закричит, на постели подскакивая, простыни сминая; даже на расстоянии будет слышно, как неистово колотится девичье сердечко в груди. Рука сама к клинку потянется, что под подушкой спрятанный, она ногами по постели задергает, к изголовью отодвигаясь; пальцы все никак не могут нащупать прохладную рукоять, и она буквально ощущает, как страх липким потом стекает по спине, острые когти впиваются в сердце и прорывают его, разгоняя страх по венам, сковывая конечности.
Золотые волосы в беспорядке, в глазах застыл ужас, сменяющийся обреченностью, когда подушка отлетит в сторону, и выяснится, что никакого клинка под ней не было. Взгляд метнется к тумбочке, но и там пусто; снова вернется к темной тени, что замерла у основания кровати, стоит не двигаясь, лишь зубы белоснежные сверкают, отражая усмешку злую. А вокруг тишина, казалось бы что весь дом уснул, и кричать совсем не было смысла, лишь сразиться попытаться; но сейчас она догадалась, что шансов у нее не было. Без оружия против исчадия ада не выстоять; голыми руками не добраться до сердца.

- Не это ли ты ищешь, дорогуша?

Голос звучит насмешливо, луна на миг заглянет в окно, осветит комнату, и блеснет в ее холодном свете острие клинка, что в руке чужой зажато; блеснет игриво, будто бы дразнит, - подойди, да возьми, я же вот он, совсем близко, - но охотница не двигается, с немым шоком и ужасом уставившись на силуэт, что очертания в лунном свете приобрел, да слишком знакомым оказался.

Рваный вздох, она выдохнет сквозь сжатые зубы, зарычит яростно, и только попытается прыгнуть подобно тигрице, в жертву зубами вонзившись, но ее же клинком к стене пригвождённой окажется. Вонзится острая сталь в мягкую плоть, прорвет мышцы, и через солнечное сплетение, пронзая насквозь органы, позвонки задевая, вопьется в стену позади.

Девушка захрипит, кровь в горле забулькает, а тень, что человеком оказалась, медленно обойдет кровать, да приблизится; золотую прядку волос со лба влажного отнимет, пальчиками проведет; нежно, как тогда; скул коснется, кровь по губам размазывая. И она голову в ответ поворачивает, со взглядом темным встречается, глядит так отчаянно, пытается сказать что-то, да лишь слова в горле застревают, тонут в потоке темной крови. Она боли уже не чувствует, онемение во всем теле, обреченность, да из глаз слезы капают, оставляя кровавые разводы на щеках. Говорят, что перед смертью вся жизнь перед глазами проносится, но она ничего не видела, никаких картин о прошлом, радостных и печальных; осознавая, что ее прожитая жизнь и есть те кадры, которые она видит перед смертью; исход у всех один, и она жалеет лишь, что не всегда внимательной была, позволила ей усыпить свою бдительность, поверила этим глазам, да в сердце впустила.

Охотница снова хрипит, сгусток крови со рта сплевывает; жизнь вытекает из нее по крупицам, она уже чувствует ледяное дыхание смерти, что щек касается. Да только не смерть это вовсе, не старуха с косой, а

- Кларисса,

что к лицу наклонится, дыханием обдавая, и поцелуй оставит невесомый на мертвых губах. Взгляд Хелен стекленеет, имя проклятое с губ окровавленных сорвется и растает, погружая комнату в тишину. Лишь стрекот сверчков за окном, да вдалеке где-то лягушки брачную песнь заведут; луна осветит уже пустую комнату, на миг луч коснется темного пятна на стене, но тут же померкнет, в следующее окно пробираясь.

А на заднем дворе дома невысокая рыжая девушка яму копает, да тело в нее сбрасывает; пригоршню земли кинет, и с тихим, - славься и прощай, - закидывать яму начнет, лопатой взмахивая в такт сердцу своему черному. На месте этом куст розовый появится, что рассветет лишь следующей весной, розы черные миру являя; и никто больше не увидит златовласую Хелен, вместо нее рыжеволосая Кларисса выйдет; утром следующим улыбнется солнцу яркому, да в путь отправится.

Считала ли она Валентина отцом? Биологическим, может быть; тем, кто ее породил, но не воспитал. Все, что она помнила о нем, так это бесконечные уроки, наставления, и жестокость, с которой он обращался к дочери, шрамы небольшие на спине оставляя, поначалу крик безумный из горла вырывая, а в последствии лишь шипение змеиное. И она смотрела на него своими черными глазами, смеялась в лицо дико, сопротивлялась, и вообще не поддавалась контролю, от того отец и отправил ее в Эдом, на поруки к той, чья кровь текла в жилах рыжеволосой девочки. К стулу привязав, посреди пентаграммы, да наставления последние давал, а она злилась, проклятиями сыпала, а после рыдать начала, надеясь, что таким образом заставит отца передумать.
Не сработало, слишком жестоким было его сердечко, и девочку в Эдом отправляют, лишь эхо по дому последние проклятия разнесет, да стихнет все вокруг.

Хелен касалась пальчиками шрамов Клариссы, и охотница с легкой печалью отвечала, что в той аварии потеряла всю свою семью. Хелен слезы сцеловывала, а Кларисса лишь улыбалась в ответ, да губами губы чужие ловила; счет шел на дни, она узнала уже почти все, что хотела, и была готова отправляться дальше.

Она помнила тот день, будто был он лишь вчера. Мама смеялась, и весь Эдом вздрагивал; Кларисса оставит свой клинок, прекратит сталь раскаленную к телу нежити прикладывать; нежити, что притащили демоны забавы ради; и отправится к Лилит. Она научилась себя вести подобающе, научилась эмоции сдерживать, да совершенно другим человеком выросла, нежели желал отец. Пытки все вытерпела, что кожу опаляли, сдирали мясо едва ли не до костей; и голос срывала не раз от крика безумного, да только привыкла со временем, послушной стала, и теперь к пыткам относилась как к развлечению, осознавая их неизбежность, но принимая смиренно.

В тот день она впервые узнала о том, что у нее есть брат. Младший братишка, что един с ней лишь душой, да и то не цельной, ведь ее душа давно в клочья изодрана; брат, что родился после нее, о котором до определенного времени не знал даже Валентин. И Кларисса в ответ смеялась громко, да только в сердце ее желание поселилось, брата узнать она захотела, себе заполучить; на зло Валентину перехватить его, чтобы не достался никому, кроме нее.

Она помнит, как обернулась зло, когда перешептывания по Эдому пошли, над пустынями слова разлетались, и она демонов казнила, что смели о брате ее говорить; да только перед этим слушала внимательно, запоминала, информацию по крупицам собирала, что образ в голове сформировывала.

И от того, каким она себе его представляла, ее желание становилось все невыносимее. Чистая душа, яростные взмахи клинком, безрассудство и отчаяние; всегда первый, клинок вонзает и к следующему оборачивается.

Ей захотелось до руки до его дотронуться; кожу опалить прикосновением, пальцы сжать, ногтями впиваясь.

И она мелодию яростную играет, клавиши едва не разлетаются в щепки под пальцами ее; а за окном оранжевое небо, да пустыни выжженные; где-то демон верещит, или, быть может, жертва его стенает; а Кларисса все о брате думает, сна лишившись, аппетит потеряв, да играет неистово, будто бы душу изорванную изливает, в мелодию жестокую ноты складывая. Ее сумка уже собрана, она отправится на рассвете, в тот мир, где цветет папоротник, а поля колокольчиками засеяны; где солнце встает на востоке, озаряя города своим теплым светом, обволакивая. Отправится в тот мир, где брат ее ждет; еще не знает о ней, но ждет, она чувствует это. И Лилит проход откроет, не обнимет на прощание, и Кларисса даже не обернется.

Любила ли она Лилит? Это был сложный вопрос, она не знала о любви ничего, лишь жестокость и боль, холодность и ярость, умение держать все в себе, маски различные примеряя. Она скучать не будет, окунаясь с головой в новую жизнь, прорабатывая легенду, да имя лишь оставляя. Фамилию сменит, скажет, что в отпуске, и с такой легкостью в доверие вольется, что сама удивится на мгновение.
Она роль будет играть мастерски, вылавливая в прохожих все нюансы поведения, и улыбаясь в ответ на очередную Ее шутку; руки нежно касаясь, да предлагая на ночь остаться; влюбляя в себя, чтобы информацию получить, забрать жизнь себе; личину примерить.
Смех солнечной Хелен, и Моргенштерн посмеется в ответ, интонацию копируя, следя за каждым движением рук, головы; запоминая слова и выражения, она ею становиться начнет, запоминая все рассказы о семье, о ее брате, и родителях, которые давно с дочерью не жили; мама погибла пару лет назад, а отец на задании секретном был, и она даже не знала, вернется ли он. Она была слишком идеальной, подходила по всем параметрам, и имела брата возраста ее Джонатана.

Наверное, но только наверное, лишь по этой причине Кларисса на миг испытала чувство сожаления, когда вонзила клинок в грудь юноши, нагнав его в Майами, и притворившись, что у нее новости для него от сестры. Он оказался противником достойным, но Кларисса все равно была быстрее, сильнее, смертоноснее.
И лишь после того, как его тело бездыханной грудой костей свалилось на холодную землю, Моргенштерн убрала тот самый клинок, что принадлежал Хелен, и покинула Майами, на этот раз держа путь в Нью-Йорк. Ее легенда доведена до ума, возможные родственники, которые могли бы узнать, устранены, и она, прислонив голову к иллюминатору, в задумчивости глядела на облака, размышляя над тем, каким стал Он.

Кто в его голове на данный момент; кто его окружает, и, самое главное, знает ли он о ней, о Клариссе; и что именно знает.

▪ ▪ ▪ ▪ ▪ ▪

Причинять боль тому, кого мы любим, — сущая чертовщина.

Нью-Йорк встретит холодом, вынуждая Клариссу приподнять воротник черного пальто, да поморщиться. За пару месяцев, проведенных в солнечном Лос-Анджелесе, она успеет привыкнуть к солнцу вечному, теплу и неге, но в Нью-Йорке придется адаптироваться к новому климату, игнорировать холод и ветер, не обращать внимание на дожди, да разведку вести на расстоянии, вылавливая прорехи в каждом из охотников, с которыми ей предстояло лишь познакомиться лично.

Она скроется среди деревьев, прислонится плечом к стволу дуба, и взглядом черных глаз будет следить за группой охотников, что в переулок сворачивают, за демоном крадутся. Она лишь мельком обведет фигуры троих охотников, но задержится на четвертом, всматриваясь внимательнее. Она не узнает его внешне, скорее почувствует, да кровь в жилах закипит, вспенится, растекаясь по венам яростью сокрытой, желанием.

Он был так близко, руку бы протянуть и ухватиться, но она скроется в тени, возвращаясь в свою квартиру, и шагами комнату меряя. День приближался, она оставит мысли о брате, и сосредоточится на другом охотнике, следуя за ним по пятам, даже не опасаясь, что заметит, обернется. Походка его была нервная, шатающаяся, и клинок Клариссы уже на изготовке, да только не на нефилима она нападает, а на противников его, пронзая сначала одного, а затем и с другим справляясь, плечо охотнику подставив, и в квартиру отводя свою.

Она в доверие втирается, улыбается очаровательно, плечиками передергивает, да завтрак на стол ставит, пальчиками едва уловимо его руки касаясь, взгляд смущенно отводя. Он оказался слишком легкой добычей, и возможно то дело в инь фэне, что разум отравлял; а возможно Кларисса слишком очаровательна, но охотник приглашает ее с собой, в Институт зовет, да не замечает черной вспышки, что на миг глаза освещает, пока девушка следует за ним, в двери проходит, улыбку на лицо натягивает искреннюю.

- Хелен Блэкторн. – И ее рука утонет в его ладони, она ощутит легкое покалывание в пальчиках, и улыбнется максимально искренне, черноту души в глубине пряча. Едва ли не пожирая глазами брата, но концентрируя свое внимание на остальных, бегло расскажет о себе, утаив истинные причины; информацию впитает, словно губка, да только заметит некоторое напряжение между черноволосой охотницей, и братом своим.

Злость тугим комом в груди скатается, сожмется до размеров теннисного мячика, но Кларисса выдохнет, Джонатана на выходе перехватит, разговор заведет, улыбнется снова, до руки нежно дотронется; она совсем не огорчена его отказом от ужина, понимает, что есть девушка, да не настаивает, лишь другом быть хочет.

А в душе ураган из злых чувств, эмоции прорвались бы наружу, да стена у ее выдержки толстая, непробиваемая.

Она помощь оказывает, демонов убивает, с которыми еще в Эдоме пересекалась, да без жалости клинки в каждого всаживает, представляя лица вполне человеческие; инстинкты сдерживая, слабее казаться пытается, и снова улыбкой лицо освещая.
Она пытается быть ближе к брату; желает его как не желала никогда прежде, аж руки чешутся, пальцы колет, когда сдерживается, не позволяет себе лишнего прикосновения. От улыбки извечной сахар на зубах едва ли не скрипит, скулы судорогой разве что не сводит; она выдыхает лишь тогда, когда одна остается, глаза черным застилает, Моргенштерн рычит, да плиту зажигает, руки подставляя, наблюдая за тем как лопается кожа, и по телу мурашками боль проходит, в сознание стучится, о цели напоминает, о терпении.

Она полагала, что брат знал о ее существовании, но ни разу в разговорах ее настоящее имя не мелькало; никто не говорил о том, что у Джослин была еще дочь; все вели себя так, словно ее никогда не существовало, и Кларисса ярость сдерживала, желание убить всех подавляла, да с тошнотой боролась, когда снова приходилось быть милой.

Лишь с братом не притворялась, искренне наслаждаясь его обществом, слова подбирала утешающие, головой сочувственно качала, и понять пыталась, искренне так, но фальшиво.

Лишь однажды она едва не выдаст себя, когда до острого слуха донесется имя, родное, с губ его слетевшее. Она обернется слишком резко, брови вздернет, удивление имитируя, да вопрос задаст, ответ на который уже знает заранее.

- А Кларисса… Это кто?

И поток мыслей унесет ее в невиданные дали, она сочувственно плечами пожмет, голову на бок склонит, улыбнется, а в душе все снова закипает.
Он найти ее пытается, спасти надеется, да только спасать не ее надо, а его самого; от всех этих глупых охотников, что не понимают истинной связи между братом и сестрой, не понимают, какой может быть жизнь, если они окажутся вместе.
И Клэри улыбается, до рукава его одежды едва уловимо дотрагивается, хотя инстинкты требуют обнять немедленно, к себе прижать и более не выпускать.

«Видишь, Джонатан, я уже здесь. Я сама тебя нашла; сквозь тернии к звездам прошла, к нашим звездам, что ярким светом сияют вдали. И теперь ты моим стать должен, единственным. Лишь я одна должна в твоей голове поселиться, вытолкнуть всех прочих оттуда. Посмотри же на меня, неужели не видишь, как мила и нежна Хелен, как смотрит на тебя понимающе. Неужели связь родственную не чувствуешь в каждом звуке ее голоса. В каждом прикосновении, что нежностью отдается в груди? Ты мой, Джонатан. И скоро ты сам об этом догадаешься. Кровь родную не выжечь из тела, она всегда к себе подобной тянется.»

И Моргенштерн молчит, по городу медленно идет, руки в карманах пальто спрятав. На ее губах улыбка жестокая играет, она давно уже план придумала, как соперницу устранить, да только они сами расстались, Клариссе даже не пришлось клинок в мертвое сердце всаживать, лишь в далеком лесу землю истыкала яростно, срываясь то на крик, то на рычание. Не иметь возможности прикоснуться к брату, рассказать все; это злило, из себя выводило, и глаза чернели, она едва сдерживалась, чтобы не убить Изабель во время тренировки, когда клинок Клариссы прошелся слишком близко от ее горла. Черноволосая охотница отравляла мысли брата, семена сомнения забрасывала, говорила о том, что не нужно искать сестру, что не спасти ее, а Кларисса лишь молчала, внимательно следя за реакцией брата на каждое слово; каждый раз, когда поблизости от разговора находилась. Злилась молчаливо, да дышать не забывала, лишь так справляясь с яростью, вспышками агрессии, что неумолимо подкатывали к горлу.

Она выжидает немного, и сама отправляется в его комнату; тусклый свет едва из-под двери пробивается, она постоит с мгновение, с ноги на ногу перемнется, дыхание яростное восстановит, да руку занесет для стука.
Но дверь сама перед ней распахнется, и Кларисса тут же спохватится, удивленно брови вздернет, улыбнется.

И демон в душе злобно хохочет, он бы в горло каждому вцепился, да брата бы утащил как можно дальше;

но внешне девушка спокойна, сдержанна, лишь плечики чуть поникают, словно скорбь душит изнутри; и она шаг в комнату делает, впервые оказавшись так близко к своей цели; осматривая бегло помещение, да рисунок на кровати замечает.
Покалывание в пальчиках, она сдерживает желание подойти и в руки взять бумагу, вглядеться в силуэт, попытаться найти сходство; но не делает этого, мимо проходит, на край кровати опускается, и буквально чувствует, как позади лист бумаги спину прожигает, каждой клеточкой его ощущая, но концентрируя внимание на брате.

- Я… Да, если честно, я не просто так… Не мимо шла, и случайно оказалась, я просто… - Она плечиками передергивает, взгляд на мгновение отводит, вдох делает, будто бы с силами собирается. – Я понимаю, какого тебе. – Она губы кусает, взгляд печальный на Джонатана переводит. – У меня ведь тоже брат. Был. Младший, любимый. – Она врет искусно, слезы в уголках глаз собираются, но наружу пока не просятся. – Его убили у меня на глазах, я тогда приехала в Майами, где он был по заданию Института, но опоздала. Ты ведь знаешь, что члены Круга есть не только в Нью-Йорке. Брат отказался выдавать им местонахождение нашего отца, и они убили его. Пронзили сердце, я не успела ничего сделать, лишь к брату кинулась, да слишком поздно было руны наносить; слишком поздно было в погоню отправляться. Наверное, я здесь лишь потому, что они не узнали меня, иначе я последовала бы вслед за братом. И я понимаю, - пока она говорит, то нервно пальчики заламывает, ногтями в кожу впивается, нервничает, слезы по щекам растирает рукавом, - знаю, на сколько тебе тяжело, и что ты веришь в то, что сможешь сестру отыскать. И я сказать лишь хотела, что помогу тебе. Ты не должен быть один, твоя сестра должна быть рядом с тобой, и я верю, что она не такая, какой ее все считают. Мы найдем ее, Джонатан. В память о моем брате, о моем Марке, но мы найдем ее.

Кларисса поднимается с кровати, слезы еще катятся по ее щекам, она губы кусает, всхлипывает, словно воспоминания о смерти ее «брата» доставляют ей слишком много боли. А дьявол в душе лишь аплодирует стоя, да овации демоны кричат. Мама бы гордилась.

Она к стеллажу с книгами подойдет, проведет пальчиками по корешкам, читая названия. Врядли Джонатан прочел все это, некоторые книги, казалось, стояли тут со времен прошлого столетия, но Кларисса не эту цель преследует, глаза потемневшие прячет, ухмылку в улыбку превращает ласковую, задумчивую; вдох делает, оборачивается.

- Знаешь, книги всегда меня успокаивали. Особенно Нишце. Марк любил его читать, когда ему было пятнадцать, хотя мне казалось, что такая философия весьма нелегка для столь юного ума. – Она снова взгляд на рисунок переведет, губы пересохшие едва мимолетно облизнет. – Мама всегда удивлялась, когда видела меня с книгой в руках. Говорила, что разве может что-то дельное написать явный шовинист, который при этом вожделел к родной сестре.

Она отвернется, но не так быстро, чтобы лишь вид сделать, что слезы скрыть пытается, да вдох глубокий в легкие впустит, успокаивая себя якобы.
А улыбка торжествующая едва ли броню не пробивает, Кларисса держится изо всех сил, мысли стараясь упорядочить, да взгляд опять на Джонатана возвращает, смотрит с лаской искренней, пониманием.

«Да, Нишце может и был шовинистом, но я разделяю его пристрастия. Он вожделел к сестре так же, как я вожделею к тебе, Джонатан. Если бы ты только знал, как тяжело мне приходится сдерживать агрессию, когда я вижу тебя то с этой глупой вампиршей, то с этой твоей охотницей, что оскоминой въедается в глаза. Лишь я должна владеть твоим вниманием, лишь меня ты видеть должен. И поверь, совсем скоро это случится; скоро все уйдут из твоих мыслей, останусь лишь я, всегда понимающая, заботливая и нежная Хелен, что в последствии превратится в Клариссу, от которой ты уже не сможешь просто так отказаться. Ты ведь не захочешь сделать мне больно, не так ли, Джонатан? Сделать больно своей родной сестричке…»

Отредактировано Clary Fray (2018-01-11 14:13:46)

I look inside myself and see my heart is black

Врать о чужой жизни было легко; слова сами формировались в предложения, и она так легко говорила о чужой жизни, о чужом для нее горе, слезы из глаз вызывала, да улыбаться сквозь них пыталась, чтобы он не решил, будто она плакса бессовестная, пришла к нему лишь слезы лить, да информацией ненужной нагружать.

Говорят, что лжеца легко вычислить; достаточно лишь попросить пересказать все задом наперед, и лжец тут же запнется, в легенде запутается, да оправдания искать станет. Кларисса слишком долго училась лгать, и потому могла бы повторить все свои слова снова, если бы вдруг Джонатан внезапно попросил. Но у него не было оснований не верить ей, да и цели она совсем другой добивалась. Про Нишце ввернула лишь затем, чтобы мысль порочную в его голову положить, на полочке нужной закрепить; и возможно не сразу, он мог бы начать подсознательно об этом думать. Она видела не раз, как слова, сказанные словно бы невзначай, ростки в голове пускают, поначалу незаметные, но в последствии ставшие уже частью мышления.
И на его фразу о «злом гении» она лишь мысленно рассмеется, иронизируя, что брат даже не догадывается, на сколько близок к истине.

Когда Лилит узнала, что Кларисса собирается отправиться в мир людской, чтобы брата отыскать, то лишь рассмеялась, усомнившись в способностях своей дочери; мол, не сможет она сдержать свою агрессию, когда столкнется с нефилимами, обязательно выдаст себя поступком, или словом каким-нибудь; не удержит брата на расстоянии, весь план свой провалит, да вернется ни с чем. Кларисса лишь взбесилась тогда, комнату разворотила, а в ушах так и стоял смех матери, что до сих пор эхом отдавался где-то на краю сознания.
И когда Моргенштерн с Хелен познакомилась, то на какое-то мгновение подумала, что и вправду не сдержится, убьет охотницу прежде, чем та расскажет все о своей семье. Она губы презрительно кривила каждый раз, когда отворачивалась от смеющейся Хелен; ногтями в ладони впивалась снова и снова, стоило Хелен дотронуться до ее волос, пальчиками по щекам провести, губ нежно коснуться.

«Дыши, - напоминала она себе каждый раз, - дыши и помни, зачем ты здесь.»

И Кларисса дышала, улыбалась нежно, но дышала, а внутри огонь полыхал, она словно заживо сгорала, понимая, что ни одна пытка в Эдоме не сравнится с тем, что ей приходилось выносить в мире людей. И в постель к Хелен сама первая пришла, обстановку запоминая, принуждая ее расслабиться, довериться; обнимала ночью, руку под подушкой пропуская, но на самом деле расположение клинков запоминала, чтобы однажды ночью забрать их незаметно.
Ее едва ли не тошнило каждый раз, когда златоволосая охотница рядом оказывалась, за руку брала, и вопросами осыпала, вынуждая Клэри вновь и вновь повторять свою временную легенду. В ее мозгу билось лишь имя брата, и все остальное теряло свое значение, позволяя не терять цель, идти до конца, и продержаться как можно дольше.

Она полагала, что в Нью-Йорке будет проще, но необходимая интрижка с Хелен оказалась лишь первой каплей, что переполняла чашу терпения Клариссы.

И если терпеть присутствие Хелен она привыкла, справлялась с этим на отлично, то вот наблюдать за тем, как ее Джонатан взглядом фигуру черноволосой стервы провожает, да вампиршу целует – это оказалось самым трудным испытанием в ее жизни. Моргенштерн не раз замечала, как ускоряется ее сердцебиение, потеют ладони, и ярость подкатывает к горлу, тугим комом собираясь. В такие моменты она вдох глубокий делала, мысленно вспоминала несколько известных ей пыток, представляла, как сожмет сердце каждой в руках, ногтями пронзая, да успокаивалась лишь тогда, когда по пальцам мысленно кровь чужая стекала; продолжая улыбаться все так же безмятежно, сочувственно; доходило до того, что к вечеру ее скулы сводило, от непривычной улыбки губы болели, но Кларисса все равно продолжала держаться, дрейфовать на краю пропасти.

Она брата выслушивает, взгляд опущенный медленно к его лицу приподнимает, улыбается, да взгляд на книгу переводит; брови изогнет, нахмурится, словно увиденное ей вовсе не нравится, хотя мысленно лишь глаза закатит, да идиотским то время назовет. Но в чем-то согласится сама с собой, принимая во внимание тот факт, что ее вполне устраивает мысль о союзах между близкими родственниками. Люди в те времена были не столь глупы, как казалось им всем сейчас; они ратовали за сохранность крови, что принадлежала далеким предками, не спешили ее смешивать с другой, от того и женились на своих братьях, сестрах, а кто-то даже со своими детьми потомство заводил, являясь с одной стороны вроде как и предком по линии матери, а с другой и вовсе родителем прямым.

- Нечто подобное я слышала и в истории Сумеречных Охотников. Всегда были те, кто не желал мешать свою кровь с другим родом; наследием делиться.

Вот только проку от таких союзов было мало. От частого кровосмешения нарушалась цепочка генов, потомки рождались испорченными, ненормальными как внешне, так и душевно. Наверное по этой причине такая практика канула в Лету вместе со всеми дьявольскими порождениями.

До тех пор, пока Кларисса не осознала, что сама ничем не отличается от них, не желая мешать свою кровь ни с кем, кроме брата; не желая видеть никого подле себя, кроме него. Возможно, в этом и был весь сакральный смысл ее существования, а возможно она была просто капризной девчонкой, вбившей себе в голову невесть что.
Вот только брата она желала; мыслями его завладеть стремилась, поэтому и появилась в этом мире, план тщательный прорабатывая, да к цели своей двигаясь черепашьими шажками. Медленно, но с надеждой на эффективность.
У нее времени было много, а может и наоборот, совсем не оставалось, и пусть родственников у Хелен не осталось, - отец ведь не в счет, - Кларисса не исключала того факта, что появится кто-то, кто будет знать Хелен Блэкторн в лицо. И вот тогда обман раскроется, и в ее интересах сделать все, чтобы к тому времени брат уже полностью принадлежал ей одной.

Она прикосновение его чувствует, взглядом его глаза ловит, и улыбается, чувствуя, как стремительно слезы высыхают. Неистовое желание придвинуться, ближе стать, сдерживает, но взгляда не отводит, ждет когда он первый от нее отступит; понять дает, что она не возражает против такой своеобразной близости; да только улыбка на губах вовсе не зазывающая, а, напротив, успокаивающая, мягкая; и не видно стали расплавленной, что в глубине глаз плещется, холодом затылок обдавая.
На миг ей могло показаться, что нет момента лучше для сближения, но Кларисса лишь молчит, взгляд на свою руку опуская, ощущая, как буквально тонкой коркой льда кожа покрывается, когда его пальцы уже больше не согревают ее.
Демон внутри нее лютует, она глаза на миг прикроет, черноту вспыхнувшую пряча, вдох сделает, да снова на брата посмотрит уже человеческими зрачками. Снова Иззи, эта ненавистная черноволосая мерзость, что не переставала мысли Джонатана отравлять; будто бы понимала что-то в том, какой могла вырасти Кларисса; будто бы умнее всех себя считала, да советы давать право имела. Моргенштерн бы за шейку ее тонкую ухватилась, зубками бы артерию сонную вырвала, пальцами позвонки переламывая, но перед этим страдать заставляя, используя на ней весь свой арсенал знаний о пытках. Зло – это те, кто его окружают, кто в бездействии лишь наблюдают, да судить о других смеют лишь по крови; поверхностные, жалкие, разом приписывая все грехи родителей одному человеку, которого в глаза даже не видели. Что сказала бы Иззи, если бы узнала, что милая, солнечная Хелен и есть то самое зло, что Клариссой Моргенштерн зовется? Что сделали бы все они, если бы правда всплыла на поверхность?
И Клэри ответ знала, поскольку в людях разбиралась, и видела, что все они как стадо, ведомое пастухом, который правила в их головы закладывает, да причину не называет. В ней кровь демона, значит она зло, и ее нужно убить. Но то, что в нежити тоже течет демоническая кровь; то, что в их обожаемом и великом Магнусе так же часть демонического присутствует – это не в счет, это в виде исключения. Но Кларисса, она же дочка Валентина, того самого, а потому убить ее нужно, отыскать, да сердечко клинком пронзить. Магнус их, на секундочку, так же сын демона, как и она дочь Лилит; вот только его не судят по его отцу, а на нее сразу клеймо дьявола вешают, да все грехи мира приписывают.

Кларисса ладони сожмет, ногтями кожу едва не проткнет, выдохнет и глаза снова прикроет, черноту спрячет, да расслабиться поспешит, успокоится на мгновение, к брату шаг сделает, плеча его невесомо коснется, а взгляд на тетради задержится.
Значит, Валентин записи вел, да не сжег их, глупый. Интересно, обо всем ли папочка писал? Не забыл ли упомянуть о том, какая она неуравновешенная социопатка, одержимая жаждой к причинению боли? Ведь именно так он называл ее, когда она сопротивлялась его решениям, наказания избежать стремилась, да все безутешно. Он сам ее такой окрестил, и она постаралась на славу, в его кошмар на Яву превратившись.

Клэри плечико брата едва пальчиками тонкими сожмет, улыбнется, вдох сделает. Его слова о ней внушали надежду на то, что она не просто так появилась именно сейчас, когда он только узнал о ее существовании. Это означало, что у нее есть все шансы подкрепить мысли Джонатана, возможно даже слух пустить, что Кларисса в Нью-Йорке, но скрывается. В этом случае, конечно, нефилимы охоту на нее объявят, но найти удастся лишь Джонатану, и в момент подходящий. Пока он не был готов, хоть и речи его едва ли не толкали Клэри на безрассудство, держать себя в руках ей все труднее было, и желание нестерпимое, губ коснуться губами, к горлу подкатывало, комом застревало, дыхания лишая.

Но она отпустит плечико брата, прервет жест утешающий, да на шаг отступит, брови сочувственно нахмурив, уголки губ едва приподняв, дабы выдать скорбь свою с ним наравне, словно исповедь его ее до глубины души тронула, - а оно так и было, пусть и душа ее давно изорвана в клочья, разве что не прогнила, да все же осталось в ней что-то, что к брату толкало, желание весь мир сжечь в его честь возрастало.

- Нет, все в порядке. – Она голову на бок едва склоняет, губу прикусывает на мгновение, да взгляд снова к тетради возвращается. Вот она, совсем близко, подойди да возьми. Но Клэри не идиотка, на брата снова посмотрит, и ухмыльнется в ответ задорно, головой кивнет, предложение принимая. – Ты только подожди, я за пальто сбегаю.

Она выбежит из комнаты едва ли не в припрыжку, радость свою проявляя, но как только в своей временной комнате окажется, тут же зло выдохнет через зубы, да порыв стену проломить едва сдержит, кулак в рот запихивая, зубами сильно кусая, рычанию из горла не позволяя вырваться.
Ей бы радость искреннюю испытывать от того, что с братом наедине окажется, от Института как можно дальше; от любопытных глаз и ушей убегая, но вот только она помнила все взгляды, что брат на тех двух стерв бросал, а на нее не смотрел так. Он тянулся к ним, их желал, она же лишь подругой рядом находилась; человеком, что слушать умел, и вопросы ненужные не задавал. Если она продолжит себя вести так, то Джонатан, чего доброго, как сестру ее полюбит; как настоящую, мать ее, сестру, а вовсе не как девушку.
Она должна была начать действия предпринимать, дать ему понять, что она женщина, которую можно, - необходимо просто!, - желать, и к которой он должен стремиться; взглядом каждый раз выискивать, да поближе оказаться пытаться. По ее планам, он должен был увлечься Хелен, а полюбить уже Клариссу.

Моргенштерн в комнату возвращается, пальто черное расстегнутым оставляя, да шарф на шею вешая; руки ее в перчатках мягких, следы от укусов почти зажили, но она все равно не рискует.

- Я готова хоть на край света. – В шутливой форме, со смехом; она руки на груди скрестит, и с легким вызовом на Джонатана посмотрит, бровь одну слегка приподнимая.

Он портал рисует, а она завороженно следит за тем, как возникает в воздухе ангельская руна, да зависти не испытывает; ее брат не мог быть как все, он обязан был отличаться, так же как и она сама; и в такие моменты, когда Джонатан стило брал, да руны прежде никому неизвестные выводил, Клэри лишь гордость за брата испытывала, представляя, как смогут они путешествовать по всему миру, за день меняя несколько стран, городов тысячи.

Он в портал первым шагает, она же мешкает с долю секунды, вновь взгляд быстрый на дневник бросает, губу прикусит, взгляд злостью полыхнет, но Клэри пообещает себе добраться до него позже, а пока брата расспросить ненавязчиво, чтобы понять, на сколько там все действительно плохо; на сколько там все на самом деле правде соответствует.

Она из портала вылетает, - не выбегает, и даже по асфальту не скользит, - а вылетает, ибо поверхности твердой под ногами не чувствует, летит вперед, да брату в руки падает, за предплечья его хватаясь, и шипит едва раздраженно, когда боль резкую в лодыжке чувствует, да на ноги встает более твердо, на носочки приподнимется, ступней поврежденной повертит. Терпимо, не критично, через несколько минут само заживет, или она просто к боли привыкла, и чувствовать перестанет. Но стило не достанет, не нарисует Иратце; сильной выглядеть пожелает.
Ее взгляд снова с глазами Джонатана пересечется, его лицо окажется слишком близко, она дыхание его едва ли на своей коже ощутит, да вперед едва уловимо подастся, но замрет, остановится, и прошепчет, глаза опуская:

- Спасибо, что подхватил.

Она снова улыбается, демоны ее душу на части дорывают, но Клэри пальчики расцепит, шаг назад сделает, расстояние увеличивая, словно все в порядке, и нет между ними никакой неловкости, лишь легкость дружеская. Она ведь Хелен, девушка заботливая, понимающая, а вовсе не влюбленная; она не Кларисса, что лишь желаниям своим потакать стремится, и если задать ей вопрос, для чего ей брат, она и ответ то сразу найти не сможет, просто свыкнув с мыслью, что так и должно быть в ее жизни; что он должен быть в ее жизни.

- В следующий раз предупреждай заранее, чтобы я примерно знала, чего ожидать.

В ее глазах искорки смеха засверкают, голос звучит игриво, словно девушка его нарочно в шутку подначивает, да оборачивается, осматривается, и брови удивленно приподнимает. Место не слишком уединенное, но сейчас в этой части парка кроме них никого не было; а самое главное, что от Института как можно дальше; как можно дальше от мыслей об Изабель и этой, как ее, невыносимой Саммер, что постоянно всем своим видом лишь понять давала, что она лучше, она ближе, ведь они с детства знакомы, и она все о нем знает. Если бы Кларисса росла вместе с ними, то придушила бы вампиршу еще в песочнице, там же и закопала бы.

- Ты знаешь, что по статистике здесь больше всего происходит нападений, и именно в ночное время. – Она оборачивается к брату, смеется игриво, и добавляет. – В прежние времена было мнение, что либо ты привез человека, которого нужно пристрелить и закопать, либо привезли тебя… - Она тихо смеется, легко касается ладонью его плеча. – Ладно. Я шучу. Наверное...

Игривый прищур глаз, задорный тон - все это дается Клариссе легко, хотя прежде это казалось практически невозможным. Видимо дело в том, что она наконец может почувствовать себя относительно свободной, рядом с братом, ощущая прилив легкости и теплоты. Возможно, эта ночь изменит ее жизнь, а возможно, что и не только ее.
Но она сделает пару шагов вперед, обернется к Джонатану, перчатки снимет, но руки в карманы пальто спрячет, да идти спиной вперед продолжит, взгляд с него не сводя озорной.

- И часто ты сюда один выбираешься?

«Расскажи мне, Джонатан, о твоих любимых местах, и мы вместе похороним в них твое прошлое; могилы каждому выроем, да прах над поверхностью развеем. Ты будешь рядом, когда сгорит этот мир дотла, крепко держа меня за руку, да взглядом пепелище обводя, ничуть не жалея. Ты будешь со мной до самого конца, Джонатан, ибо я не позволю тебе отойти, отвернуться. Ты примешь меня, свою сестру, такой, какая я есть, и я весь мир положу к твоим ногам; дотянуться до звезд помогу, до тех самых, до которых ты ни разу не долетал вместе с Изабель, или же с Саммер. Ты забудешь о каждой из них, и будешь видеть лишь меня. Ты уже видишь только меня, сейчас. Привыкай к этому, братец, ведь совсем скоро твоя жизнь изменится.»