Я должна была найти тебя
сказать тебе, что ты мне
нужен
Но слишком много воды утекло, и сейчас не было смысла уже гадать над всем этим; думать, представлять, смешивать реальность с вымыслом. В каждой своей мысли, в каждом новом вдохе, отдающим тихим эхом имен ее родных; его имени; она будто бы терялась, погружаясь в воспоминания, которые могли ей не принадлежать.
Кларисса не помнила свою мать, лишь отголосками из прошлого словно бы приходила теплота ее рук и шелк волос, к которым тянулись пухлые детские ручки. Ее мелодичный смех, и особый запах, который улавливало детское обоняние, стоило матери оказаться поблизости. Успокаивающий голос, и ласковые руки на ее волосах; гладят, баюкают; и она словно бы издалека слышит рассказы о чудесных временах, о принцессах и принцах, что спасают своих возлюбленных из лап чудовищ.
Ей могло это все казаться, быть выдумкой, навеянной прочтением разнообразных книг и статей в интернете; а, возможно, после просмотра очередного фильма, она могла думать, что именно таким было и ее кратковременное детство; как в кино.
Невесомое, почти что
н е р е а л ь н о е
А пальчик продолжает чертить линию на стекле; сердце будто бы остановилось, замерло в груди. Перестала течь по венам кровь, и весь мир вокруг Клариссы сузился до одного мгновения, ради которого стоило позабыть о вдохе.
Встречный вопрос обрушивается на нее как ушат ледяной воды; звуки, переставшие существовать, врываются в сознание слишком резко, оглушают, возвращают в реальность, где ее пальцы оледенели от прикосновения к холодному стеклу, а сердце забилось так сильно, что она боялась дышать. Боялась, поскольку полагала, что на очередном выдохе ее сердце не выдержит и выпрыгнет из груди через горло, прорвется наружу рваным осколком былой надежды.
Она распахнет глаза, и уставится на свою руку прямо перед собой, нервно одернет пальчики от стекла, сожмет в кулак, прижмет к груди, словно согревая; словно есть в ней еще то тепло, которое Валентину не удалось выжечь.
Ее глаза на мгновение полыхнут злостью от обиды, губы будут поджаты упрямо. Она вовсе не спешит, - или все же…?, - она желает знать правду, от и до; правду, которая ночами вонзалась острыми иглами в ее сознание, раздирая мозг на части подобно голодному, лютому зверю. Она мучилась кошмарами, считала свою семью мертвой, и когда весь ее мир внезапно переворачивается с ног на голову, она… спешит?
Моргенштерн закусит изнутри щеку, чтобы сдержать вспышку мимолетной ярости, что несомненно отразится во взгляде; но все же сдержит себя, сделает вдох, и позволит себе улыбнуться, нервно, оборачивая лицо в сторону брата, концентрируя сознание исключительно на его пальцах, что мягко удерживали ее за подбородок.
Она позволит себя обнять, привлечь ближе, и сама прижмется в ответ, ведя ладошками по его животу, к груди. Потому что ей так удобнее. Потому что она так пожелала. Утыкаясь личиком в его тонкий свитер, и жмуря глаза.
Ей бы стоять так вечно, слушая его сердцебиение, ровное, и свое, рваное; вдыхая его аромат, свежий, снежный, с нотками мускуса, еще не успевший пропитаться атмосферой убежища Валентина. Ей бы стоять так вечно, закрывая глаза, и совершенно путаясь в собственных чувствах, что тугим комом сжимали все ее внутренности. На миг, но только на миг, ей показалось, что она распадается на миллионы маленьких кусочков, а затем собирается вновь; возрождаясь, подобно фениксу; осязая, как медленно его пальцы касаются ее волос.
Она слегка сожмет пальчиками его свитер, комкая, и потрется носом о его грудь, выдыхая. Тугой комок чувств распадается на множество тонких нитей, что опутывают каждую клеточку ее тела, пробегая по спине мириадами мурашек, таким не стройным рядом, что казалось, словно волоски на ее затылке тоже пошевелились едва заметно. Ладони покрылись испариной, она сильнее сожмет тонкую материю свитера, вдохнет, задержит дыхание.
Каждое его слово отпечатывается в ее мозгу, словно рунами закрепляется. Моргенштерн вся целиком превратилась в слух, не чувствуя свое предательски подрагивающее тело, и лишь впитывая каждое слово, мысленно повторяя, пробуя на вкус такие новые для нее значения.
Она больше не будет одна.
Она может жить настоящим, и не оглядываться на прошлое, не думать о том, что было бы, если… Этот момент уже наступил, все ее прошлые стереотипы канули в Лету, сгорели в адском пламени, и сейчас она заполняла чем-то новым эту пугающую пустоту, стараясь не ошибиться в выборе чувств, ведь они уже не дети, и он ее брат.
Чувства к брату были под запретом; те самые, которые перебивали дыхание, заставляли замирать и, не сводя взгляд, любоваться очертаниями лица. Она не могла позволить себе воспринимать его как мужчину, как объект своего девичьего интереса, каким он стал при первой их встрече. И она больше не могла грезить о таинственном силуэте, что приходит на выручку, поскольку вот он, стоит перед ней, сжимая в своих объятьях, и она сама льнет к нему, лишь на миг позабыв обо всем на свете; надеясь, что со стороны это выглядит как желание сестры вновь оказаться поближе к брату, с которым она прежде была разлучена, а вовсе не как… не как желание простой девушки на миг ощутить теплоту мужского тела, к которому ее неимоверно тянуло.
Она слегка вздрогнет, когда его пальцы заденут кожу на ее ушке; разрядами тока пробежится наслаждение до самого низа, концентрируясь где-то в районе живота, и Кларисса почувствует, как щеки покрываются легким румянцем. Возможно, Валентин ее совсем испортил, раз нет в ней этого ощущения родства с братом; того самого родства, при котором брат есть брат, а не кто-то другой; родства, при котором она пройдется в нижнем белье перед братом, и никто из них не устыдится, не отведет пылающий взгляд, и мысли не начнут путаться от ярких эмоций влечения. Ее ощущения слишком извращенные, и возможно, - она успокаивает себя этим, - что дело все в том, что изначально она приняла его за юношу, взглянула глазами девушки, что была заинтересована в нем, как в недоступной фантазии, которая в один миг стала слишком близкой и реальной.
Но Клэри мысленно себя упрекает, ругает, обещает задушить в себе все эти странные эмоции, вырвать ростки влечения с корнем; и прикусывает губы, слегка отстраняясь, приподняв подбородок и вылавливая его взгляд.
Она быстро облизнет кончиком языка пересохшие губы, и мимолетно улыбнется.
- Мы уже не дети, Джонатан, и это… - Шепотом, на выдох; снова кусает губы, усмехается, ведет плечиками, и решается на последнее безумство, прежде чем дверь за ней закроется.
Кларисса привстанет на мыски, подтянется, проведет руками выше, касаясь его плеч, а затем, едва дотрагиваясь прохладной ладонью до его шеи, она оставит невесомый поцелуй, мазнет по щеке губами, и тут же отстранится, улыбнется, едва ли не выплевывая сердце, что снова бьется неистово в груди.
- Увидимся позже.
Она разворачивается слишком стремительно, едва ли не сбегает, быстро рисуя отпирающую руну, и проскальзывая за дверь, выловив его лицо лишь перед тем, как закрыть ее за собой. На ее губах мелькнет улыбка, а щеки предательски пылают; Кларисса на миг прижмется спиной к двери, переводя дыхание, и в следующий миг направится в свою комнату, намереваясь отдохнуть, и обдумать каждое услышанное, и произнесенное слово.
Она непроизвольно прижмет пальцы к губам, словно таким образом пытаясь удержать тепло кожи ее брата; мысленно она уже лежит в своей постели, наслаждаясь мягкостью перин, и проговаривая в уме все случившееся с ней за этот долгий день; за эту ночь. На ее губах улыбка, и когда она входит в свою комнату, то не сразу замечает, что находится в ней не одна.
Валентин.
Сидит в кресле и испытующе разглядывает, отмечая и щеки, что пылают пламенем, и глаза, что сияют словно звезды в небе. Он поднимается со своего места, и медленно идет к ней; вот только Кларисса замерла, краска в миг отлегла от ее лица, дыхание сбилось.
Со всем происходящим она совершенно позабыла о том, что так и не ответила за свой провал на миссии. И, судя по всему, появление давно пропавшего, - а вовсе не убитого, - сына не смягчило настрой отца.
- Я велел тебе быть в своей комнате, Кларисса.
В ледяном спокойствии его голоса она уловит едва скрытую угрозу, в ее глазах мелькнет страх, как это было всегда, но губы же дрогнут в едва надменной улыбке. Он врал ей, и теперь они оба это понимали. Вот только Валентин не спешил менять манеру поведения, оправдываться, или что-то объяснять. Его грудь зло вздымалась в такт глубоким вдохам, глаза были сужены, и Моргенштерн осознала, что отец был в бешенстве. Возможно, причиной была она, с ее самовольной вылазкой; а возможно, что дело было во внезапно появившемся Джонатане, что добавил Валентину массу проблем, лишая доверия дочери.
- Я навещала брата. Имею полное на это право! – Она дерзко усмехнется, но тело продолжает предательски вздрагивать; отступает на шаг, в то время как отец подходит ближе. – Он ведь мой брат, не так ли? Мой внезапно воскресший…
Этот удар был гораздо сильнее предыдущего, ведь теперь они были одни; свидетели жестокости отца отсутствовали, а значит он мог быть самим собой в процессе воспитания, не сдерживаться.
Ее по инерции разворачивает на сто восемьдесят градусов; договорить так и не успевает; ступня запнется о ступню, она не удерживает равновесие и падает на пол, ощутимо ударяясь коленками. Щека пылает, словно она горит в огне, Кларисса поднимается на четвереньки, зло усмехаясь; ее язык пройдется по губам, слизывая выступившую кровь, что тонкой струйкой стекает по подбородку; она вскидывает голову, и с вызовом смотрит на отца.
- Это все, отец? – В глазах насмешка, окровавленный рот зло кривится в усмешке, весь ее страх перед ним уже позади, по венам кровь разгоняет адреналин, и сейчас она понимает, что при повторном замахе вполне готова дать отпор.
Вот только более замаха не следует, отец опускается перед ней на колени, и, как недавно Джонатан, так и он, но только с силой, сжимает пальцами ее подбородок, вынуждая задрать голову еще выше, поймать его взгляд.
- Ты должна быть покорной девочкой. Чему я тебя учил? – Пальцы отца скользнут по ее лицу; пройдутся по губам, размазывая кровь, и двинутся дальше, к волосам, что еще должны были хранить отпечатки других рук. Он, как и всегда, берет в руки прядь ее рыжих волос, глубоко вдыхает, хмурится, но затем наклоняется еще ближе и легко целует свою дочь в лоб. – Джослин тоже была непокорной, но мне удалось ее подчинить. Ты пошла в нее.
Валентин поднимается на ноги, вытирает пальцы темным платком, и, бросив на прощание: «отдыхай, Кларисса, я скажу всем, что ты утомилась, и потому пару дней проведешь в кровати», вышел из комнаты, притворив за собой дверь. Он не запирал ее, ибо знал, что Моргенштерн не посмеет ослушаться тонкого намека отца.
Она запиралась сама, на замок и при помощи рун; всегда, когда оставалась одна. Возможно потому и не клала прежде клинок под подушку. Но сейчас все было иначе.
Сейчас она подползла к стене, наплевав на не запертую дверь, подтянула ноги к подбородку, спрятала в коленях лицо, и с силой вцепилась пальцами в волосы. Она пыталась не плакать, но из глаз все равно текли злые слезы, оставляя дорожки на пылающих от гнева щеках. Кларисса в бешенстве зарычит, рычание перейдет в крик; она с силой дернет себя за волосы, а после подскочит разъяренной львицей, с размаху пнет стул, крутанется на каблуках к двери, и, шепча проклятья в адрес отца, таки нанесет на дверь запирающую руну.
Она ненавидела его; о, в данный момент она осознавала это со всей четкостью. Ее сердце бешено стучало в груди, губы были поджаты, кровь размазана по лицу; она даже не чувствовала саднящую боль, не ощущала, как распухает щека и наливается синяк; ее глаза пылали, и если бы взглядом можно было прожигать, то в стене уже была бы дырка.
Он снова напомнил ей о сходстве с матерью; каждый раз, вначале ударяя, а затем приласкав, Валентин говорил об этом, и каждый раз Клэри желала устранить это сходство, ему на зло. И теперь она твердо решила совершить задуманное еще давно; совершить из злости, и из желания доказать, что она не мать, она не станет ему подчиняться.
Краска для волос была куплена еще давно, и тайком пронесена в ванную; Кларисса включит в комнате музыку, что-то из репертуара Нью-Йоркских рок групп, которые она не любила, но включала каждый раз, когда отец ее доводил; давала понять, что она, дескать, бунтует в своей манере. Снова.
Ладонями в перчатках, она станет яростно наносить краску, выдергивая волосы, и на мгновение поймав себя на мысли, что желает их вовсе обрезать. Клинок уже в руках, поднесен к волосам; она смотрит на свое отражение: опухшее лицо, красные от слез глаза, вся в крови, грудь яростно вздымается; и не решается, бросая оружие на кафельный пол, и упираясь ладонями в край раковины.
Ее тело сотрясают рыдания, в ушах звенит от громкой музыки, но это помогает собраться с мыслями, сделать пару глубоких вдохов, умыть лицо холодной водой, а затем и вовсе целиком встав под струи воды, смывая с себя все прикосновения брата, ладони отца на ее лице, и краску, что бордовыми нитями сползала по телу.
Она проведет в кровати два дня, как и предрекал отец; использует заживляющую мазь, - на нее запрета не было, - убедится, что синяк почти сошел, хоть и был еще виден, а трещина на губе практически зажила. На нефилимах все заживает быстрее, но даже без Иратце она не могла всего лишь за ночь избавиться от всех следов присутствия Валентина.
На третий день, облачившись в привычную одежду Сумеречной Охотницы, Кларисса Моргенштерн покинет свою комнату, и направится на поиски отца. Ей необходимо было увидеть его реакцию на смену имиджа, жестоко улыбнуться в ответ, и мысленно послать к дьяволу.
Эти два дня, что она провела в кровати, прошли не без дела. Клэри удалось о многом поразмыслить, тысячу и один раз прокручивая в голове каждое слово, сказанное Джонатаном, каждый его жест и улыбку. И этого было достаточно, чтобы, сложив два и два, наконец осознать, что брат не спешит делиться с ней историей о своей жизни.
Поначалу, в первый день, она недоумевала; все гадала и думала, как же он так может, зная о предательстве отца, но все же прийти к нему в убежище, и согласиться встать рядом; как он может оставить все, как есть, и не попытаться докопаться до истины; не попытаться узнать ее, его сестру. И, пожалуй, последний факт волновал Клэри больше всего.
Но на второй день Моргентшерн о недоумении позабыла. Теперь она была зла. Зла на отца, и зла на брата, что оттолкнул ее, - он определенно ее оттолкнул!, - что не сказал сразу о том, кто он, позволив ей навоображать себе невесть что, увлечься, а затем, при виде Валентина, так спокойно поведал о себе, будто бы и не было всех этих лет, целой жизни, что она жила в неведении.
И сейчас, идя по коридору и чуть надменно улыбаясь членам Круга, Кларисса думала о том, как выудить у Джонатана всю информацию. В ее голове зрел план, но она не была уверена, что все сработает так, как она планирует.
За очередным поворотом послышались голоса, чуть приглушенные, но внутренние инстинкты вынудили девушку остановиться, и выглянуть из-за угла.
Ее брат, вместе с Валентином, что-то горячо обсуждали, склонив друг к другу головы, и направляясь в ту сторону, где за углом пряталась Кларисса.
Вспышка гнева, разочарования, обиды, и ощущения, что тебя предали – на миг все это отразилось на ее лице, слезы стали скапливаться в глазах, и она, позабыв о конспирации, со всех ног кинулась обратно в свою комнату.
На этот раз стул полетел в сторону стены, разбиваясь на части при столкновении с ней. По телу проходила судорога, глаза застилала пелена, и она едва понимала, где находится и что делает, лишь в висках стучало одно: тебя предали.
Предал брат, о котором она так часто думала, - каждую минуту, - брат, к которому тянулась, но на которого злилась; то отпуская ругательства, то ища ему оправдание. Верила, что это все тщательно спланированный план, но затем убеждала себя, что все куда серьезнее, и на самом деле Джонатан вовсе не скучал по ним. По ней.
И сейчас она была в этом убеждена, наблюдая за очаровательной парочкой двух Моргенштерном, что словно оскоминой въелись в ее мозг.
От злости сводило зубы, она опустилась на кровать, достала стило, и послала огненное сообщение за пределы убежища, на другой конец Нью-Йорка, и даже за его пределы. Сейчас она желала во что бы то ни стало выяснить всю правду. С помощью брата, или без него, - или же, с ним, и ее опытом допросов; она покажет ему, что они уже не дети.
поведай мне свои
секреты
и задай вопросы
Каблуки ботинок стучат по каменному полу; вечером того же дня Кларисса вновь покинет комнату, и отправится на поиски Валентина, но задержится, когда будет проходить мимо тренировочного зала. Ее отец найдется здесь же, как и, впрочем, он.
Ее брат.
Она не отводит взгляд, завороженно наблюдая за смертоносным танцем в исполнении Джонатана. Он изящно расправляется сразу с несколькими охотниками, полностью увлеченный процессом, и она даже не сомневается, что он врядли заметит ее присутствие. За все эти дни они так и не поговорили, так и не увиделись, а ведь он мог бы зайти; и от этого обида вновь хлынула в нее очередным потоком.
Клэри подходит к отцу, ловя на себе его взгляд, но сейчас его реакция ее совершенно не волнует; она неотрывно следит за братом, отмечая его гибкость и грациозность, ярость на лице, и то, как взмахивал он клинками, со свистом рассекая воздух. Отец что-то говорит ей, но она не слушает, закусив губу и смотря на то, как Джонатан ловко увернулся от клинка, и уже спешит нанести ответный удар.
Лишь когда с уст Валентина сорвется имя ее брата, она обратит свое внимание на отца.
- Прости?
- Я говорю, что тебе стоит держаться подальше от Джонатана, Кларисса. Он вовсе не тот, кем ты себе его возомнила.
Его голос серьезен, но взгляд смотрит насмешливо. Клэри слегка изгибает брови, и с легкой улыбкой парирует: а кем я себе его возомнила?, - чтобы затем развернуться, и, не оглядываясь, покинуть тренировочный зал.
Она дойдет до комнаты, все еще очарованная зрелищем, что имела возможность наблюдать в тренировочном зале, но затем, похлопав себя по щекам, и восстановив дыхание, - осознав, что ее неумолимо влечет к брату, и той опасности, что от него исходит, - она принимается за дело, доставая из потайного шкафа все необходимое.
Позже, около двух часов ночи, Кларисса распахнет окно, выбросит из него самодельную веревку из пары простыней и, нарочно издав громкие звуки, - ей было известно, что окно комнаты брата не далеко от ее, - спустится со второго этажа, тут же обратившись в бег, и надеясь, что сумела привлечь Его внимание.
Валентина в эту ночь не было, он приходил желать доброй ночи, и сообщил, что сегодня у него важная миссия в Нью-Йорке, и просил Клариссу не натворить глупостей. Моргенштерн лишь невинно улыбнулась, и притворилась, что сильно устала. Отец как обычно поцеловал ее в лоб, но до волос дотрагиваться не стал, лишь сказал, что огорчен ее выбором.
Ей было все равно на мнение Валентина. Как и на мнение всех остальных. Пожалуй, мнение брата ее волновало, но обида на него, и злость, все еще зрели в душе.
И потому она бежала в сторону леса, пока не скрылась среди темноты деревьев; на ходу доставая стило, и замирая, прислушиваясь. Если шаги позади и были, то она их не слышала, опьяненная собственным безрассудством.
Ее рука вырисовывает руну, и в следующий миг Клэри забегает в портал, чтобы в следующее мгновение вылететь с него, заскользив по заледеневшей почве, среди деревьев, но уже другого леса, за чертой города Нью-Йорка. Она не закроет портал, оставит его позади себя, едва поведет плечиками, кутаясь в куртку, и побежит дальше, чтобы спустя метров пятьсот перейти на шаг, восстанавливая сбившееся дыхание.
На ее губах играет легкая ухмылка, она идет еще какое-то время, и наконец замирает, прислонившись к дереву. Вокруг стоит тишина, но она знает, что не одна.
- Выходи. Я знаю, что ты уже тут. – Ее голос тягуч, она оборачивается на хруст веток, и спустя мгновение ее лица касается рука высокого мужчины, что ухмыляется, внимательным взглядом осматривая внешность младшей Моргенштерн. – Принес?
Она увернется от его руки, и посмотрит серьезно. Оборотень, с которым связалась Клэри, иногда поставлял ей информацию, а она щедро отплачивала ему наличными, либо же выдавала малозначимые факты о Валентине. Ее устраивало это взаимовыгодное сотрудничество, но раздражал похотливый блеск в глазах волка.
Он пороется в карманах куртки, и достанет небольшую статуэтку черного кота в весьма нелепой позе. Кларисса фыркнет, разглядывая вещь, и снова поднимет взгляд на мужчину, - он был старше, и выше, гораздо выше, но она никогда не чувствовала страха перед ним. И сегодня эта ночь станет для них последней.
Похоже, он это тоже понимал, но не в том контексте, в каком понимала Клэри, и лишь когда он потянулся к ней, чтобы попытаться сорвать с ее губ первый поцелуй, - ее первый поцелуй, - она поднесет рукоятку клинка к его груди, и с едва скрываемым наслаждением выдохнет имя ангела, в честь которого он назван.
Горячая кровь брызгает на руки, оборотень рычит, а она всаживает лезвие еще глубже, разворачивая мужчину спиной к дереву, и позволяя тому сползти на холодную землю, оставляя позади себя кровавый след.
Охотница отойдет, брезгливо сморщившись; спрячет клинок в ножны, и наконец поднесет статуэтку к глазам, чтобы внимательно осмотреть ее в лунном свете.
- Вещь, что принадлежала Магнусу Бэйну. Но ты ведь и так это знаешь, не так ли? – На ее губах играет легкая улыбка, Кларисса оборачивается, чтобы встретиться лицом к лицу с Джонатаном.
Ее сердце замрет на мгновение, лишь на секунду, чтобы затем продолжить биться все в том же ритме.
Она не была до конца уверена, что оборотень принес именно то, что она просила, да и целью ее было вовсе не получение статуэтки, а попытка выманить брата из убежища отца, добиться от него хоть крупицы той информации, на которую она рассчитывала.
И, судя по всему, ее план сработал.
<АКТИВ>
<ЭПИЗОД>
у подножья ладоней июнь поменяет май, 
