[icon]http://images.vfl.ru/ii/1509561290/bafae8ed/19239483.png[/icon]Что под силу мальчишке из Бруклина, даже если он вырос от сыворотки в суперсолдата? Что под силу «девочке из под танцовки» и «цирковой обезьянке», в которую его превратили после такого эксперимента? Все эти пестрые комиксы, громкое звучное имя, все это кажется совершенно неуместным, когда он врывается на линию фронта с гастролями. Хватает одной фразы агента Картер. Одной крошечной фразы про сто седьмой пехотный.

Сердце стучит сильно, ровно, теперь это чувствуется только сильнее. Когда он летит над этой бездной, за линию фронта, тридцать миль, Азано, все стирается в один сплошной ритм. Сердце стучит гулко, ровно, и Стив бежит, стреляет, вытаскивает, спрашивая только одно. Баки. Баки. Баки. Потому что все это только ради него, все это всегда ради него.

Лишние мысли легко прячутся под каской, он стремителен, в беге ему больше нет равных. Его организм не подводит его, как прежде, легкие, заполняются дымом и порохом, а не скручиваются от приступа астмы. Взгляд острее, память услужливо подставляется сразу, скороговоркой в его голове проносятся последние слова. Никаких писем. Ничего. Баки.

Он слышит голос на периферии, и кажется будто все это в тумане адреналина. Пелена подергивается по краям. Он слышит голос, шепчущий имя, звание, личный номер. Он слышит голос, его несет на этот голос, сердце сбивается с ритма.

Пальцы еще потряхивает. Врачи говорили, что метаболизм теперь выше по скорости, чем у обычных людей. Его все еще трусит, пока он смотрит сквозь ночь. Они шли упорно, но всем пленным нужен отдых, не только из-за боя. База разрушена. Они выжили.

Стив заполняет свои сильные легкие пьянящем воздухом леса. Ему не холодно, хотя изо рта вырывается небольшое облако пара. Он едва слышно переговаривается с ребятами, которые рассказывают подробнее о плене, о том, что было за стенами уже разрушенного замка. Стив думает о Шмидте. Стив запрещает себе думать о Баки.

Тот отдыхает, умотанный всем произошедшим. И у Стива щемит в сердце, когда он накрывает уже заснувшего беспокойным сном друга своей курткой. Едва касается спутанных волос кончиками пальцев, проводит рукой над испачканной щекой. Хочется убедиться, что все в порядке. Что запекшаяся кровь на ухе не оставила последствий. Но это не так. Он слышит, как хрипит дыхание. Видит, как дергается тонкая кожа век. Стив закусывает губу и уходит, боясь спугнуть хотя бы эти краткие мгновения сна.

Внутри что-то дергается, щемит, и Стив все равно оглядывается за плечо. Небольшой лагерь, огонь потушен. Тишина расцвечивается небольшими всполохами переговоров. У всех кружится голова от свободы, неба, звезд, леса. У него голова кружится от облегчения.

Пальцы все еще подрагивают. Он смотрит сквозь ночь. Аккуратно отвечая односложно на вопросы. Не хочется говорить о сыворотке, о вито-лучах, о том, как на его глазах умер профессор Эрскин. Из-за него. Не хочется говорить, что никаких подвигов он не совершает, так, всего лишь выполнял свой долг гражданина и человека, вступившего в армию.

Стив вскакивает, когда слышит хруст ветки и хрип. Он в два шага оказывается рядом с Баки, вставшего с дурацкой замены какой-то койки. Оказывается рядом, вглядывается в лицо.

- Баки, Бак, - Стив не понимает, что делать. Такого раньше не было. Что? Что? Что? А потом предельно четко что-то щелкает, и он видит себя со стороны, видит, как ему года четыре, видит, как Большой Томми из соседского дома загоняет в угол, бьет по лицу, шлепает своими огромными ладошками. Видит, видит, как сам Стив задыхается от ударов, боли, страха. Ему четыре года. И тогда он впервые понимает, что страх не то чувство, что он должен знать, размазывая слезы, едва дыша и кашляя.

- Дыши, Бак, дыши, - он почти кладет ладони на грудную клетку, боясь не совладать со своей новой силой, боясь сломать хрупкие кости, боясь сделать больнее.

- Осторожно, медленно, - ловит взгляд. - Дыши, Баки, черт возьми, дыши со мной.

Глаза у Барнса жуткие, черные от сжирающего радужку зрачка. Это пугает. Этот липкий страх опутывает также, когда он впервые услышал «сто седьмой пехотный». Он упрямый, он охренеть какой упрямый. Поэтому он не отдаст Баки Барнса даже смерти.

Стив дышит медленно, слишком наглядно. Это должно помочь?

Отредактировано Steve Rogers (2017-11-01 21:36:49)

[icon]http://images.vfl.ru/ii/1509561290/bafae8ed/19239483.png[/icon]Сейчас ничего нет важнее, чем Баки. Взгляд цепляется за глаза, невидяще распахнутые. Взгляд цепляется за рот, приоткрытый, губы дрожат мелко. Взгляд держит крепко, и пальцы, сжимающие его предплечья, только подтверждают его догадку. Сейчас нет ничего важнее, и Стив дышит, дышит, дышит вместе с Баки, вместо Баки.

Он отбрасывает прочь мысли, что сомнительным роем атакуют его с раннего детства. Он отбрасывает все, что может помешать, сосредотачиваясь полностью только на том, чтобы легкие друга расправились, заполнялись живительным кислородом, которого в лесу в избытке. Нет запаха гари, кроме самого Стива. Нет запаха затхлости замковых полуподвальных помещений, есть только чистый холод ночи. Нет больше плена, есть край свободы, за который тянут все солдаты из сто седьмого пехотного.

Сердце стучит ровно. Сердце стучит упрямо. Сердце не рвется от одиночества. У него сейчас одна цель, одна миссия. И Стив давит в себе все, что может мешать. Но там, в глубине его мозга, на самом краю этой черной дыры, есть редкий миг слабости. И это ужасно, он знает, что это отвратительно, мерзко, Баки не заслуживает, но Стив все же успевает за один миг подумать, что эти губы… эти губы… хватит, нельзя, хватит!

Паника сжимает его друга в своих удушающих объятиях, и нужно разорвать, нужно сопротивляться, нужно заставить ее отступить, скрыться, победить. Стив упрям. Стив настойчив. Стив умеет добиваться своей цели, ведь он здесь, на фронте, как и хотел когда-то. Он не отсиживается за спиной ребят, не бьет Гитлера на потеху публики. Он на своем месте, рядом с Баки. Паника капитулирует.

От слов друга хочется рассмеяться, облегченно стиснуть того в объятиях. И он может, может в конце концов, списать это все на дружбу. Они вместе до самого конца, как когда-то Бак сам сказал. Они вместе до самого гребанного конца, который не сегодня, не завтра, никогда. Стив не позволит. Он теперь может.

- Может еще достать подписанную фотокарточку Ланы Тернер? - Стив чуть усмехается, хлопая друга по плечу, но все равно беспокойство никуда не уходит до конца. Он видит, как Баки дрожит, видит, как разглаживаются морщинки.

Он достает пачку сигарет и передает другу, неловко пожимая плечами. Ему нельзя было курить, астма, скарлатина, рахит. Врачи удивлялись тому, что Стив Роджерс вообще выжил после стольких пневмоний, после маминой смерти от туберкулеза. После всего, что произошло, он думает, что Пегги Картер может быть и права. Может быть он действительно для чего-то большего?

Где-то ухает филин, и Стив вздрагивает от неожиданности. Лес живет своей жизнью. Им осталось еще половина пути до лагеря, передатчик раздроблен пулями. Он сжимает плечо друга, притягивая к себе, обнимая его, вдыхая запах волос. Ему чудится, что мир исчезает в один миг. Нет больше ничего вокруг. Нет больше никого вокруг. Они возможно где-то в центре пустоты и вакуума. Он чувствует, как исхудал Баки. Его хочется защитить, укрыть за своей теперь уже достаточно большой спиной, отгородить от всех этих бед, от плена, от войны. Ему хочется, чтобы все это наконец-то закончилось. Но это слабость. Так думать нельзя. Нельзя не уважать выбор каждого мужчины в США пойти на фронт. В душе Стива борется гражданский долг с любовью к другу. Гражданский долг и человек.

- Может ребята захватили, не знаю, - он делает вид, что все в порядке. Он делает вид, что несколько минут назад ничего не произошло. Потому что так проще. Спрятать все на виду, оставить как есть. Они поговорят об этом в лагере, за кружкой горячего чая.

- Куртка осталась там? - он отстраняется, давая другу свободу. Загоняя в себя еще глубже страх потери, страх отторжения, страх невозможности быть рядом. Он гоняет в себя то, что стискивает его сильное сердце, что заставляет его скулы розоветь каждый раз. Он реагирует на минутную близость своей мечты. Что ж, теперь он точно знает, что его новое тело работает без сбоев. Не то, чтобы он хотел это знать.

Отредактировано Steve Rogers (2017-11-04 19:14:44)

[icon]http://25.media.tumblr.com/tumblr_m78ha2HKCG1r03eggo2_250.gif[/icon]Каждая встреча с Говардом кажется продолжением одного и того же разговора. Старк не здоровается, не спрашивает «как дела», а просто продолжает то, на чем они остановились в прошлый раз. Вместо каски одной из танцовщиц - новый шлем, вместо старого стального щита - новый из вибраниума, круглый, литой, ощущается в руке как ее родолжение. Может потому что Стив теперь больше, скорее привыкает, его тело реагирует более слажено, теперь он гармонично-ровный. Его провожают взглядом. Он чувствует.

Каждая встреча с Пегги и полковником Филлипсом - это обсуждение стратегии. «Просто кинул взгляд» звучит несколько бахвальски. И Стив ловит себя на том, что подражает интонации Баки, когда тот рассказывал очередной красотке о чем-то, слегка рисуясь в выгодном свете. Он теперь выше многих, громче многих, более выделяющийся. Его провожают взглядом. Он чувствует.

Каждая встреча с людьми - это внимание. Пристальное, тяжелое, колкое ощущение от него где-то между лопаток. Напряжение тянет каждую мышцу, и Стив выдыхает, выдыхает только, когда прячется за пологом палатки. Его пальцы проверяют тетрадь, карандаши, все кажется таким привычно-непривычным. Он больше не цирковая обезьянка, теперь это все не бравада экспериментального образца, теперь он действительно капитан Роджерс. Странно, что эти знаки отличия он заслужил только одной разрушенной базой в Азанно и сывороткой. Он хотел иначе.

Форма ложится точно по меркам, слегка натягивая ткань на плечах. Галстук зажат, китель оправлен. Он проводит рукой по волосам, приглаживая идеальный пробор. Каждый раз он нервно вдыхает спертый воздух в баре, и хочется просто закрыться, закрыться под броней, сделанной Говардом. Хочется укрыться за щитом, рвануть на следующую базу и громить, громить, громить. Это проще, чем пытаться рассмотреть на расстоянии что происходит с Баки. Он хотел иначе.

Ради Баки он готов на все. Буквально на все, даже взорвать эти чертовы базы, вырвать его из смерти, забрать и не отпускать больше никуда. Ради Баки он готов на все. Он помнит каждую черту в этом лице, знаком с каждой наметившейся морщинкой. Он помнит, как переносил эти формы, прорисовывал каждую мышцу, вытягивал это из наброска в что-то более стоящее, интересное, просто стараясь идти за линиями, вдоль линий, вдоль этого тела. Пытался всегда отражать то, что видел. Сейчас он не видел ничего.

Лицо Баки закрытое, отрешенно-нейтральное, с темными впадинами и высветленными выпуклостями. Оно маскирует, отталкивает и притягивает, и Стиву хочется подойти, стереть это выражение, попытаться поймать снова отголоски смешливой радости, мальчишеской бравады удачливого бруклинского малого. Плен наложил отпечаток. Сейчас он это видел.

Кто-то ищет компании в баре, кто-то ищет одиночество в толпе, кто-то истину на дне бокала. Стив в баре подсаживается к другу, цепко осматривая за секунды его.

- … есть дело, Бак, - так проще, все равно если спросить напрямую, то вряд ли Баки ответит правду. Они никогда друг другу не лгут. Почти. Никогда не подводят, не предают, не бросают. Они не. И от этого хочется взвыть. Взвыть среди этого шума, дать вою потонуть в этом шуме разговоров, смеха, топота, битья посуды. Хочется уткнуться в спину, ровно между лопаток лбом, дышать, и думать, что «как же я рад, что ты жив». Хочется, развернуть и поцеловать между бровей, в самую складку, чтобы разгладить, доказать, что все наладится, они это преодолеют. Хочется сжать ладонями лицо и целовать, целовать, целовать эти губы. Нельзя. Ничего нельзя. Можно только положить ладонь на плечо.

Он восторженный идиот когда-то поверил, что в жизни есть место не только одной мечте. Что сбудется одна, и они все как доминошки попадают к его ногам. И он будет счастлив. Ему тогда кажется было семь. Он думал, что в жизни возможно все. В восемнадцать он похоронил мать. В жизни действительно возможно все. Теперь он это знал точно.

Он восторженный идиот всегда смотрел на Баки. Видел только Баки. Он видел его в нем. Всего. И Баки видел Стива. До эксперимента, до сыворотки, до «я знал, что ты меньше». В Азанно не было времени обсудить. А сейчас Стиву страшно. Бесстрашный Капитан Америка трусливо прячет это под мягкой теплой улыбкой, рассеянным взглядом.

Стив кладет свои руки на столешницу, поворачиваясь к Баки. Он не верит, что друг отвернется от него. Но страх, страх разъедает изнутри хуже ржавчины. Он где-то бьется вместе с сердцем за грудиной, хлопает клапанами, вибрирует вместе со стенками аорты, пульсирует в каждой артерии, возвращается через все круги. Он там, внутри, питает клетки. Он там. Страх в нем.

Отредактировано Steve Rogers (2017-11-16 18:27:16)

[icon]http://25.media.tumblr.com/tumblr_m78ha2HKCG1r03eggo2_250.gif[/icon]Сквозь призму, он как будто смотрит сквозь стеклянную призму, рассевающую белый луч на сотни различных цветов. Естественно, не сотню, но это преломление чувство на лице его друга кажется такой многогранной. Ни один из них не умел врать другому, хотя казалось бы зачем? Зачем что-то утаивать и скрывать от человека, знающего тебя, как пять пальцев на руке? Но иногда нужно, нужно отгородится от всех, полностью уйти в себя, заглушить зов, заглушить свет, заглушить к черту этот мир, лишь бы не рухнула эта дамба, выстроенная с такой любовью для любви.

Сквозь улыбку, он как будто видит наложение двух улыбок друг на друга. И понимает, что это жалкая копия, натянутая слишком быстро. Как будто мышцы, отвечающие за натяжение уголков, парализовало, стянуло, выгнуло к чертовой матери, и теперь Баки Барнс улыбается блекло, слабо, не так.

После плена все не так.

Он ловит себя за пару шагов до палатки, всегда ловит, отдергивает китель, поправляет прическу, отдергивает руки. Кажется, что здесь это все неправильно. Среди формы, среди всей этой мутной зелени, среди стонов раненных, среди приказов и стратегий, все кажется особенно неправильным, нежеланным, ненужным. Хотя он хочет, но разве его желания выше долга? Вслушиваясь в бубнеж лагеря по ночам, Стиву сложно ответить на этот вопрос. В Нью-Йорке казалось, что ответ прост. В Нью-Джерси в тренировочном лагере казалось, что ответ найден. Когда он тащил Баки через Азанно его ответ очевидно иной.

Он ловит себя на мыслях, которые никогда не причиняли такую боль. Он ловит себя на прорисовки мягкой улыбки на полных губах, в последний вечер Баки, в последний вечер, когда он танцевал до ухода в армию. Тогда глаза Баки светились гордостью. Тогда Стив видел, как Баки Барнс улыбался, мол, «смотри, Стив, я сумел!». Он ловит себя на том, что жалеет о многом. Он ловит себя на том, что скучает по этим губам.

Сквозь эту маску «прежнего Баки» он видит то, как сильно повлияло на него война. И хочется сказать правду, хочется вырвать чертов стакан из рук, хочется обнять, стиснуть, сделать что-то, чтобы Баки наконец сказал правду, сказал «к черту войну, Стив», сказал что угодно, а не заливал это пойлом, от которого тянет спиртягой даже на улице.

У Баки хриплый голос, шальные глаза с загнанным ужасом. У Баки панические атаки. Он слышит, он знает, он помнит. У Баки как будто кончились слова, хотя раньше он говорил, говорил, говорил. Это все напоминает инерцию. И Стиву это не нравится. Интересно, если бы Стив лежал также, накаченный чем-то, повторяющий только свой номер, имя, звание, он бы смог потом вернутся? Найти себя заново?

После плена все не так. И нужно ли возвращать все обратно?

Его отец погиб на фронте. Его мать умерла от работы. Баки теперь его единственная семья. И кажется, что потерять его - значит потерять себя. по крайней мере большую часть себя. Он смотрит на друга. Оценивающе долго. Сжимает кулаки. Он должен уважать его выбор. Должен уважать. Должен.

- На карте были еще базы, как в Азанно, - Стив медленно говорит, ловя взгляд Баки. Его пальцы почти сводит от желания прикоснуться, провести по щеке, по нижней губе, очертить подбородок и линию нижней челюсти, расслабить мышцы.

- Мы разговаривали с полковником Филлипсом. Я хочу туда, Бак, - пальцы сводит, но он просто сжимает и разжимает кулак. - Очень хочу. Я теперь сильнее, и мне будет проще. Не хочу, чтобы кто-то еще пострадал.

Он не знает, что скажет на это Баки. Хотя что тут можно сказать? Стив не хотел отсиживаться за спиной. Он всегда рвался в бой. И даже пересекая границу фронта, он пойдет в самое пекло. Теперь он сильнее, быстрее, ловче. Теперь ему почти не страшно. За себя - нет, за друга - да.

Он не хочет, чтобы Баки шел с ним. Но лучше с ним. Он может присмотреть, защитить, уберечь лучше, чем кто-либо другой.

[icon]http://25.media.tumblr.com/tumblr_m78ha2HKCG1r03eggo2_250.gif[/icon]Ткань у кителя толстая, пористая, жесткая. Ткань словно бронежилет, по ней так гладко скользят взгляды, скатываются комплименты, что когда ладонь Баки ложится так точно, так ровно, так надежно на плечо, чуть вздрагивая пальцами, Стив затаивает дыхание. Прикосновение обжигает, и хочется продлить эти секунды, заглянуть в глаза, поймать это хрупкое, тонкое, сжать в ладони, и не отпускать. Никогда не отпускать сержанта сто седьмого пехотного. Он отпустил.

Ткань у кителя плотная. Сжимает тисками легкие. Сжимает и давит, не давая вдохнуть полнее грудью весь этот смрад солдатского паба, передышки, затишья. Здесь квинтэссенция бравады и ужаса, паники и смелости. Спирт ложится парами на все поверхности от дыхания, от плещущегося виски через край щербатых стаканов, от потных мокрых ладоней, бьющих по столешницам. Спирт ложится тонкой пленкой, сочится из пор вместе со страхом, ужасом, фундамент лихой удали бойцов. Он чувствует, как ткань сжимает его, сжимает плотно плечи, обхватывает их, но ладонь жжет через нее, у ткани нет того, что есть у Баки.

Стив прикусывает губу, прикрывает глаза, зная, что это не то, не так, не нужно. Не нужно тратить свои последние силы на эту злость, не нужно стараться ободрить младшего друга, не нужно смотреть так. Сердце стучит рванными ритмами под клавиши расстроенного фортепиано. Откуда только взяли? Сердце стучит гулко, заходится от мысли, от чувства, от голоса. Мимолетного касания, растянутого на вечность.

Он отпускает кулак. Пальцы мелко дрожат. Стив ловит взгляд Баки, встречает его так, как когда-то встречал все тумаки, адресованные ему. Встречает так, как когда-то сносил все обиды и несправедливость. Встречает так, как встречал любую болезнь. Он умеет только бороться. Неважно с чем. Бороться с собой, бороть страх, бороть боль, бороть кашель от бракованных легких. Он весь был всегда бракованный. Ради чего? Ради этого?

Улыбка растягивает губы, он смотрит прямо, открыто, честно. Смотрит, протягивая свою ладонь, накрывая пальцы Баки своими, вдавливая их, вплавляя в свою горячую кожу. Ловит так, останавливаясь в этом статичном положении. Воздух горчит, воздух врывается в легкие, расправляя каждую альвеолу, и запах это совершенно неважно, пока Баки здесь, смотрит в ответ, говорит, что да, мелкий, мы с тобой до конца. До конца, Бак. До самого конца.

Пальцы у Баки горячие. От касания у Стива коротит где-то под грудиной, словно он снова объят вито-лучами. Коротит, замыкает, и все, что нужно он слышит. Считывает пульс по бьющейся артерии на шее, отслеживает вдохи, чувствует интонации как камертон. Они всегда настроены друг на друга, но теперь все как-то иначе. После упрямой надежды на плен - только не смерть, не дай бог, я не верю - Стив не хочет терять друга. Ни сейчас, ни завтра, никогда.

- Я просто… - Стив облизывает сухие губы, чуть хмурясь, стирая языком улыбку от радости согласия Баки, подтверждения, обещания. - Никто не должен страдать, Баки. И если я в силах что-то изменить, то я должен это сделать. Иначе зачем это все? Зачем я …

Стив хмурится сильнее, сжимая пальцы друга, хмурится, и складка на лбу только резче обозначается, делить лицо симметрично пополам, ровно над носом. Он не договаривает. Не зачем. Горло сжимает тисками горечи. Он впервые ступил на базу ГИДРы, впервые заступил за границу фронта, впервые почувствовал эту боль, эту силу, это противоречие. Агония мира, так остро его взгляд выхватывал буро-красные потеки на зеленой форме, гримасы боли на саже лиц, порох и пустота. Все это давит теперь, не тогда. Тогда нужно было двигаться, и он отмечал мимоходом все, откручивая свою теперь идеальную память сейчас. Сейчас страх цвел в нем, страх потери, страх разрушения, страх смерти, не своей, а Баки. Он слишком близко подобрался к краю тогда, и падать за него не хочется.

Стив хмурится. Сжимает пальцы Баки. Сжимает упрямо губы. Он больше не цирковая обезьянка, он больше не игрушечный Капитан Америка, позирующий для постеров и «хроник». Он должен сделать что-то еще, должен сделать что-то стоящее этих нашивок, погон, звания. Он должен уничтожить Гитлера не только на сцене, но в жизни. После встречи со Шмидтом он уверен, что никто не справится. Кто если не он? Кто?

- Я должен помочь, - упрямо твердит Стив, и галстук стягивает шею удавкой, воротничок вгрызается в такую чувствительную кожу на шее, хочется просто сказать, хочется сделать, хочется дышать Баки, загребая его полной грудью, он так соскучился, Боже! как он скучал. - Ты же знаешь, я никогда не мог устоять перед дракой за честь дамы. Теперь это честь мира, Бак. Кто если не мы?

Стив скрывает напряжение за мягкой улыбкой, шутливым тоном и отпускает пальцы друга. Ладонь мерзнет сразу, хотя духота стоит адская.

[icon]http://25.media.tumblr.com/tumblr_m78ha2HKCG1r03eggo2_250.gif[/icon]Стив смотрит на Баки, видит с каким лицом эти слова просачиваются сквозь губы. Сквозь эти губы, которые он рисовал так множество раз. Сквозь эти чертовы идеальные губы, очерченные покрасневшим ободком, искривленные теперь злостью и печалью. Он видит это на дне глаз, подернутые дымкой алкоголя, видит это, и растерянно слышит сами слова, наложенные на это, как будто музыка в немом кино и надписи, чертовы белые надписи между кадрами.

Ему бы крикнуть  «Что за муха тебя укусила?». Ему бы крикнуть «Эй, Баки, что за дела?». Ему бы дернуть за рукав, остановить, понять наконец, что злость, топорщащаяся из него словно иглы, задевающая всех. «В чем дело, Баки?» с этим вопросом стоило бы припереть к стенке, прижать немного, возможно встряхнуть, чтобы перестал прятать все на дне, чтобы выложил наконец все на чистоту. Чтобы наконец-то Стив смог бы понимать то, что не договаривает сержант Джеймс Барнс сто седьмого пехотного полка.

Когда-то они с легкостью обсуждали многое, что лежало на душе. Что свербело, скреблось, как Стив кутался в объятия Баки, они девятилетние жались под одеялом. У Стива температура, кашель, и Баки используется вместо грелки. Он сонно моргал, держал ладонь в своей руке и слушал, как Баки делится с ним самым сокровенным.

Куда все это ушло? Когда все перестало быть таким простым?

Стив знает ответ.

Когда он посмотрел в глаза Баки, почувствовав себя больным. Он помнит этот день, осознание тогда ударило в солнечное сплетение. Ударило так сильно. Солнечный свет заливал волосы, растрепанные ветром. И Стив тогда рисовал, оглаживая грифелем прядки. Баки улыбался, кривился, рассказывал историю про Рози, с которой виделся вечером. И Стив почувствовал, что хочет быть на месте Рози. Мысли блуждали в голове, будто сами собой. Блуждали в темноте и пустоте, а тут резко включили свет. И - бам! - «Я ни разу не целовался» само собой вырвалось, упало между ними. Воспоминание, надежно укрытое, взлелеянное, недозволенное. Ему нельзя помнит, как сладко губы прижимались к его. Нельзя хотеть этого. Нельзя любить это. Это неправильно. Больное, совершенно нездоровое желание. Мерзость. Но он любит.

Стив смотрит, как Баки исчезает с поспешностью со стула, и тут же фоновый шум запирает его уши ватными пробками. Он растерянно моргает дважды, прежде чем перевести взгляд на свои руки, лежащие на столешнице. Они кажутся ему отдельными от тела, от мыслей. Отдельными. Холодными скользкими рыбинами, пойманными в сеть. Ладони потеют. Это чувство неприятно, и Стив коротко вздыхает, надеясь только, что это не привлекло внимания. Он теперь всегда привлекает внимание. Ему не нравится то, что он испытывает. Ему лестно, ему приятно, ему колко от того, что раньше когда он был меньше, его замечал только Баки. И те, чьи кулаки стесывались костяшками о его скулы. Теперь все настолько иначе, что это горчит, горчит как остывший вчерашний чай. Горчит, вот только радует, что его теперь слышат. Слышат. Но не Баки.

Сколько раз он смотрел вверх на Баки, когда тот вытаскивал его из драк? Сколько раз он смотрел на Баки, когда тот обтирал его спиртом? Сколько раз он смотрел, пытаясь отгородится от лишних мыслей, а теперь они равные! Равные! Теперь они оба здесь, и Стив чувствует, как воздух холодит его через плотную ткань кителя, пальцы сгребают плечо Баки, и он разворачивает его.

Силы духа в нем на полк, так всегда было. Иначе нет смысла заступаться за девушек перед хулиганами. Силы духа у него на целую армию, иначе нет смысла очертя голову нестись за Баки в Азанно. Силы духа в нем всегда хватало, и Баки слышал его, видел его, даже не смотря на маленький рост и вечно гнусавый голос. Нос либо заложен, либо разбит. Стив Роджерс - герой Бруклина. Он нкиогда не бежал, стойко принимал все удары судьбы. Стойко, потому что знал, что рядом будет Баки Барнс. Всегда знал. А теперь?

Баки трясет. Не так, как когда он сдергивает его со стола под мерный речитатив «сержант Джеймс Бьюкенен Барнс, личный номер…». Не так, как в лесу после панической атаки. Не так, а совершенно иначе. И Стив просто вдавливает в себя, вдавливает его полностью, совершенно на автомате, совершенно не думаю, не анализируя, не понимая, что творит. Просто знает, что все это настолько наносное.

Баки Барнс крепится из последних сил. И они остались на донышке стакана, щербатого, грязного, вызолоченного дешевым пойлом по стенкам. Эти силы израсходовались о все произнесенное, и теперь он дымит тут, а углу, когда все веселье происходит внутри.

Стив не знает, что делать. Иногда слов бывает достаточно. Иногда слов должно быть достаточно, но он просто не может остановить себя. Он даже не понимает как оказывается здесь на углу, как цепляет друга за плечо, немного перебарщивая с силой. Он не привык еще до конца. Он ныряет вперед, ныряет под непонимающим взглядом, вцепляется в Баки, закрывает глаза и делает этот шаг.

Вкус губ горчит сигаретным дымом и смолами. Вкус губ кажется сладким и горьким, и пьянит даже лучше, чем тот виски, который откуда-то притащил тогда Баки. Они праздновали день рождения, праздновали со всей страной, стояли на крыше их дома и пили, пили, пили, чтобы после оказаться утром в похмелье также вместе. Вкус губ Баки горчит, и Стив прижимается к знакомому изгибу верхней, притирается нижней, скользит языком по прорези рта.

«Это неприемлемо, солдат» голос Филлипса рвется внутри, стучит в висках вместе с кровью, отдается гулким эхом в пустой голове. Легкие рвутся, и Стив судорожно вдыхает, чуть отклоняется, понимая весь ужас этой ситуации. Понимая, что это неправильно. Это совершенно неправильно. Они за палаткой, на углу, на всеобщем обозрении. Это армия, это трибунал, это лечение в скорбном доме. Это неправильно. Баки не захочет этого.

Но с этим рывком приходит успокоение. С этим поцелуем в него вливается сила, умиротворение, он наконец-то цепляется якорем за дно. И выдыхает, когда Баки отвечает. Выдыхает облегченно, чтобы снова напирать, успокаивать в ответ, отвечать, что «Я здесь», «Я рядом», «Это я».

Отредактировано Steve Rogers (2017-12-13 16:29:42)

[icon]http://25.media.tumblr.com/tumblr_m78ha2HKCG1r03eggo2_250.gif[/icon]Когда ладони ложатся на грудь, Стиву кажется, что друг оттолкнет. Когда пальцы прослеживают плечи и шею, Стиву все еще кажется, что сейчас прилетит точный хук слева, но пальцы медлят все, скользя между ними, скользя так правильно, так пьяняще по коже, в волосы, цепляясь за форму. Стив дышит, дышит чуть отрываясь от губ, чтобы снова целовать отчаянно, успокаивающе, нежно вылизывая податливый рот Баки.

Страх стучит вместе с кровью, и внутренности застывают в холоде волнения. Страх разливается по венам, но отступает как только губы Баки дрогнули, открываясь. Все существо Стива откликается победным кличем внутри, но может все это рано? Может быть Баки хороший друг, просто хороший друг, который сделает для своего друга все.

Мысли выметаются тут же, голос Филлипса заглушается внутри, и Стив просто следует за инстинктом, следует как всегда вперед, падая в омут с головой, и где-то совсем не к месту он вспоминает, как говорил хулигану «Я могу делать это весь день, мы только начали». Он может весь день целовать Баки. Черт! Это был бы лучший день в его жизни.

Его пальцы ерошат волосы, поглаживают скулы, и он сам напирает, голова Баки чуть задирается, и он просто не может не почувствовать, как это лучше, чем поймавшая его девушка, загородившая ему дорогу к Старку. Он даже имени ее не помнит, но помнит неправильность ощущения ее языка на его сомкнутых губах. Но с Баки такого нет, с Баки все совершенно иначе, также как в первый раз, снова как в первый раз, и голова у Стива кружится, колени подгибаются, но в Баки хочется врасти, заслонить, защитить, вплавить в себя.

Он не должен пятнать его своими грязными помыслами. Его друг так любит девушек, любит танцевать, любит быть в центре внимания, но он видит сейчас в глазах, как Баки изменился, и не знает что лучше, что нужно, что? Но пятнать его своими грязными мыслями, своими пороками, своей больной любовью нельзя. Это неправильно.

Он дышит, прислоняется лбом и дышит, пытаясь надышаться воздухом, надышаться Баки. Глаза в глаза. Большими пальцами он прослеживает скулы, скользя почти невесомо, и знает каждую черту этого лица. Всегда знал. Оно выжжено на сетчатки, выжжено где-то в самой глубиной точке его мозга, потому что он не забудет теперь еще и этот поцелуй. На углу палатки. Сердце стучит, ладони холодеют.

- Плохая, - он горько и едко улыбается, чуть отстраняясь и смотрит в глаза Баки. Смотрит пристально, теперь понимая одну простую вещь. Эта болезнь у них на двоих. Он видит это, чувствует. И от этого в голове взрывается что-то мощнее простой гранаты. Это какое-то совершенно отчетливое чувство, и невероятное невозможное соединяется внутри друг с другом.

- Прежде всего я Стив Роджерс, - он горько усмехается, чуть дергая уголком губ. Ему не нравится то, что говорит Баки. Не нравится то, как тот будто носом тыкает его, как нашкодившего. Он прижимает к себе друга, прижимает сильнее, и наклоняется к уху.

- Знаешь, Баки Барнс, я не знаю кому ты хочешь соврать, но я вижу все и чувствую, - он аккуратно целует его за ухом, чуть потираясь кончиком носа. - Да, должен дать тебе выбор. Дать возможность передумать и вернуться к дружбе. Но я почему-то сильно сомневаюсь, что теперь смогу отпустить тебя. Я не должен, но я не могу…

Стив впервые так откровенно говорит о своих чувствах, впервые открывается, обнажается перед Баки. Когда-то давно он делился сокровенным с другом, когда им было по девять и десять лет, когда им было пятнадцать и четырнадцать, когда им стало больше Стив никогда не говорил Баки, что любит его. Любит его сильнее, чем что-либо на свете. Любит его настолько, что не мог выдержать неизвестности об Азанно, украл каску, побежал на линию фронта, потому что сам запрещал себе думать об этой любви. А теперь Баки Барнс в его руках. Как отпустить? Как перестать дышать им?

- Пойдем, - он тянет его за собой, оглядывается так, чтобы понимать когда у них будут проблемы. Но никого нет, из палатки слышаться звуки восторгов от песни и танцев, несколько пьяных товарищей пошагивают от палатки к другим. Стив облизывает губы, шало улыбается и берет Баки под руку, утаскивая в сторону своей собственной, раз уж он Капитан Америка.

Отредактировано Steve Rogers (2017-12-13 16:30:01)

[icon]http://25.media.tumblr.com/tumblr_m78ha2HKCG1r03eggo2_250.gif[/icon]За порогом палатки Капитана Америки все стихает. Полог опускается, и мир перестает существовать. Для него есть только единственный фокус, прицел не сбить ничем. И Стив шагает снова, припадает к губам, его тянет этот вкус, тянет словно магнитом, и все, что он может - не сопротивляться.

Его тело реагирует странно. Он не привык к этому, он не испытывал этого. Он чувствует, как в мышцах пружинит сила, пальцы Баки прослеживают ключицы, обнаженные из-за расстегнутых пуговок рубашки. Они видели друг друга голыми столько раз, но сейчас все острее, все новое. Особенно его тело. Зрачки у Баки сжирают радужку, и Стив дышит.

Его пальцы ловят его за затылок, притягивают к губам. Притягивают сильнее, прижимают, и снова, и снова язык проскальзывает внутрь, как учил Баки, как учил его именно Баки. Так правильно, и Стив гасит стон, впечатывает этот стон в его рот, делится им, понимая, что не в силах остановить реакцию своего тела.

- Баки, - он шепчет нежно, ведя поцелуи теперь по линии челюсти до угла, бережно поддерживает друга под лопатки, делает быстрые шаги вперед и в сторону, чтобы Баки почувствовал под коленями жесткий матрас. Им нужно сесть, иначе они оба рискуют упасть на пол. Колени ватные, колени превратились в желатиновую смесь, и кости плавятся от жара, прокатывающегося по всему телу. Он скидывает китель. Скидывает куда-то в сторону, наспех, не заботясь о форме, позор для солдата. Позор офицера. Для него есть только Баки, которого он любит всю свою жизнь. Только он.

Все вокруг будто замерло. И Стив не думает, садится рядом, аккуратно исследуя шею друга. Теперь ему дозволено, дозволено целовать ее, дышать запахом кожи, прикусывать и снова целовать. Пальцы бойкро и споро путаются в пуговицах на рубашке Баки, и он кривится, торопится, потому что ждал так долго. Он даже не ждал. Не надеялся. Не верил. Они оба дураки, вероятно.

- Как же я тебя, - Стив выдыхает это в шею, а потом ловит лицо Баки в ладони, заставляет поймать томный взгляд. Посмотреть осмысленно. Хотя бы попытаться. - Мы пересекаем черту. Я люблю тебя. До конца черты и за чертой. Ты уверен? Я не хочу принуждать тебя.

Он старается быть честным. Старается сказать это до того, как все непоправимо изменится. Но он не хочет знать, что это продиктовано виски, что это продиктовано долгом спасения, что это продиктованно чем-то еще. Ему важно знать, что это Баки Барнс, что он, оказывается, тоже это чувствует. Он видит это внутри взгляда, видел еще в баре, вот только не смог полностью сформировать эту мысль тогда. Но теперь все становится кристально чистым. Баки страшно. Стиву страшно. Но боятся они друг за друга. Вот откуда злость, вот откуда все это. И поэтому Стив выдыхает, отпуская себя. Ему нечего боятся. Разве что ответа.

Пальцы Баки любопытные. Они не лежат спокойно на его руках. Они исследуют, исследуют его новые руки, его новые формы, и Стив улыбается лукаво. Понимает. Они всегда понимают друг друга с полуслова. Они не однажды видели друг друга обнаженными, вот только Стив изменился за это время.

- Хочешь увидеть? - он смущенно улыбается, румянясь от этих слов. От этого жадного предвкушения, вливающегося в его кровь с каждым вдохом. В палатке становится душно, жарко, и он жадно дышит одним с Баки воздухом. Сейчас можно. Можно. И от этого голова кружится. Когда ничего не ждешь, а получаешь все, разве не это грандиозный успех?

Сердце стучит часто. Отбивает ритмично удары. хлопает створками клапанов. Кожа чувствительно реагирует на то, как пальцы Баки поглаживают сквозь одежду. Но потом они вместе разворачивают Стива в четыре руки. Так проще. Не ждать, совладать с пуговицами, совладать с эмоциями. Его тянет к губам Баки каждый раз, каждую секунду, но он останавливает себя. У них есть время. Есть ли?

Отредактировано Steve Rogers (2017-12-14 01:52:36)