- Мне показалось или ты только что завуалировано подумал вслух о том, чтобы натравить меня на местных копов? - вдруг усмехнулся Розенфилд, возвращаясь на мгновение взглядом к крайне занимательному виду из окна, но почти сразу хмурится, поймав себя не некоей мысли. - Никогда не размышлял о подобном, но должен сказать - это занятная тактика. Возможно, тебе стоит по возвращению предложить её Гордону для более глубокого внедрения в практику.

На самом деле это было бы даже смешно - до сих пор его коллеги и начальство предпочитали стойко (или не очень в случае с некоторыми) страдать или бросать в Альберта ответными колкостями, но использовать самую яркую и крикливую (в прямом смысле тоже) черту его характера во благо расследования доселе не приходило в голову никому. И, возможно, совсем немного обидно, что все без исключения воспринимают его как стихийное бедствие, силу природы, которую приходится направлять и терпеть, поскольку положительный эффект от её воздействия перевешивает - по крайне мере, пока - все сопутствующие разрушения и неудобства. Но ни ему самому, никто до этого вот самого момента не представлял его цельным элементом и не решался эту силу направлять.

В который раз Купер нестандартностью подхода оправдывает доверие Коула и свою тошнотворную особенность. Впрочем, Альберт всё ещё мог неверно интерпретировать слова Дейла, и тот на самом деле говорит о чём-то совершенно ином. Второй вариант будет более досадным, но вместе с тем и привычным: у специального агента Розенфилда отвратительный характер и напрочь отсутствует чувство такта и уважения к чужому идиотизму. Ничего нового.

- На самом деле, - снова заговаривает он, отпив немного кофе. - Ты сказал "детектив Никсон", и я вспомнил кое-что. Не забывай, я же работал здесь какое-то время, и если бы ты был в офисе судмедэксперта, знал бы, что я оставил о себе исключительно приятные воспоминания. Ричард не просто будет нам мешать, он будет на седьмом небе от ярости.

Как и всегда, - думает про себя патанатом, вдруг переставая улыбаться и ощущая несвойственный ему приступ саморефлексии. Как и везде.

Альберт гордится собой.
Гордится Бюро, своей работой, своими достижениями. гордится качеством производимой им работы и количеством дел, раскрываемых не только благодаря его экспертизе, но и просто всеми причастными к процессу ребятами. В каком-то смысле даже гораздо больше теми, кто делает это без его советов и опыта. Он знает, что держится достойно, знает себе цену, знает своё упорство и профессионализм. И он с гордостью, высоко подняв голову и выставив вперёд грудь, несёт себя и свои способности вперёд. И до этого ему всё удавалось - дела закрывались гораздо чаще, чем отправлялись на полку с красными пометками, люди получали ответы, хотя бы какую-то иллюзию примирения. Он не присутствовал при этом, разумеется. Никто из родственников жертв никогда не благодарил его ни лично, ни через третьих лиц: Розенфилду всегда доставался только весь негатив, всё сопротивление, яд и желчь, боль и отчаяние, но он всё равно стоял на своём, потому что дело было не в признании другими его заслуг, не в благодарности и не положительных отзывах о его работе. Дело было в принципе. В результате. В победе над мифическим злом.

Он никогда прежде не задумывался о том, может ли его натура вдруг в какой-то момент выстрелить ему отдачей и вместо того, чтобы привести дело к логическому завершению, устроить полный кавардак и стать причиной провала расследования. Никогда прежде. Но сейчас он почему-то думает именно об этом.