Ничего, кроме, может быть, тебя, - успевает продолжить мысль Альберт после того как замолкает. Но именно эту часть фразы он и не может сказать вслух - всё немного не то и немного не так.

Купер - определённо хорошее, в каком-то смысле лучшее, что попадалось ему в жизни, но при этом, правда, оставалось далёким и эфемерным. Он оглядывается чуть назад, вспоминая те несколько дней или, может быть, месяцев, когда Купер, пожалуй, был для него Рождеством, Санта-Клаусом, Днём Независимости и даже Хэллоуином. Проще говоря, своей искренней улыбкой так и не выросшего бойскаута олицетворял собой каждый крупный и важный для окружающего его мира праздник. Сам Розенфилд всегда считал, что их значение чрезмерно преувеличено и выведено на дополнительный уровень культурой потребления, и на этом фоне легко было потерять истинный смысл, саму суть. И вот её, пожалуй, и иллюстрировал своим невыносимо искренним подходом Дейл.

— Это без тебя все будет бесполезно, Альберт, - произносит вдруг брюнет, и судмедэксперт поднимает на него чуть сощуренные глаза. А потом фыркает, обращая внимание на фокусы, которые выделывает коллега с карандашом. Это всё жутко нетипично, пусть и отчасти греет душу, особенно на фоне тех комментариев и эпитетов, которыми его одарял и одаряет порой до сих пор Джеффрис в похожем контексте. Для них с Коулом он был затычкой, для Купера.. хотя бы чем-то чуть более полезным не только в части мёртвых тел и улик.

Прикосновение к локтю - примерно из этой же серии. Альберт вновь поднимает глаза на Дейла и чуть хмурится, выслушивая столь же неожиданное признание. Но в целом - да, они оба - и Филлип, и Купер - правы. Вопросы юрисдикции и адекватности участия в таком простом деле агентов Федерального Бюро пусть разгребает Гордон, в конце концов это он тут большое и всезнающее начальство. Кто бы ни "кричал" и ни призывал на помощь федералов, он, судя по всему, имел в виду не абы кого, а именно и только Голубую Розу - иначе с какой бы стати им направлять кого-то с противоположного края страны.

В редкие свободные минуты Розенфилд порой задумывается над тем, как на подобные фокусы смотрят в Вашингтоне. Есть же там, в центральной Штабквартире те, кто стоит выше Гордона Коула, те, кому даже он - не указ. Или?.. Временами ему нравится мысль, что даже там, великие чины с серьёзными лицами и толстыми портфелями должны ходить по струночке и плясать под его дудку, потому что он и только он. Кто ещё? Кто больше?

Синяя (голубая?) Книга в своё время родилась в их с Джеффрисом сознании, и здесь же, в Филадельфии, от руки последнего её куратора, Уиндома Эрла, и умерли её остатки. Так же и Голубая Роза была их детищем, хранилась и оберегалась куда более эффективно и ревностно, пусть у Альберта порой и возникали в этом сомнения. Но это давало некоторую надежду на то, что её не постигнет подобная участь.

Возможно ли, что больше никто не был в состоянии ни понять, ни хотя бы попытаться контролировать, ни что-то противопоставить? Неужели на все огромные Штаты были только они? А из активных агентов так и вообще только Дезмонд и Купер? А что, если и на весь мир?

Розенфилд мотает головой - это слишком дико, Фил прав. Это такая ответственность, что он не уверен, что она ему по силам. Вот  Куперу - запросто, тем более, что, скорее всего, он так и не отдаёт себе во всей серьёзности отчёт.

- Восстановление справедливости и ловля негодяев - то, зачем я пришёл в Бюро, - отзывается наконец Альберт. - Очистить доброе имя мистера Крингла - раз плюнуть, Куп. Главное, - плавным движением свободной руки он ловит непослушные пальцы Купера и выпутывает из них карандаш, который затем отправляет в обратный полёт прямо на стол, - не проси меня садиться ему на колени, ладно? Пошли, нам ещё собираться.

Отредактировано Albert Rosenfield (2018-01-03 18:38:24)

Несмотря на всё то, что Розенфилд обычно говорит про свою работу в поле, даже он признаёт, что резкие и внезапные перемещения по стране - естественная и неотъемлемая часть жизни любого агента ФБР. Конечно, с расцветом Голубой Розы география их перемещений значительно расширилась, а внезапность возросла, и всё же свой "походный" набор уже заранее подготовленных для командировки вещей он собрал задолго до.

Так что для него сборы были воистину минимальными - уложить всё в чемодан, слегка адаптировав под погодные реалии нынешнего пункта назначения. Самым главным отступлением от этого сценария был не вполне понимаемый импульс кинуть сверху ещё одну пару перчаток. Вряд ли Дейл имел полное представление о том, какой коварной может быть зима в Сиэтле, но вот отчего-то учесть это при самостоятельных сборах он ему не посоветовал - отвлёкся на какую-то ерунду.

Машину Альберт решает оставить всё же дома, а не рисковать, бросая её на парковке аэропорта в праздничные дни, к тому же подобное может влететь в весьма ощутимую копеечку. В виду бессмысленности траты, он решает всё же воспользоваться для всех остальных их перемещений такси. К тому же это освобождает ему голову и руки, и пока Дейл носится со своими сборами, Альберт изучает дело уже боле внимательно, стараясь при этом игнорировать назойливый перезвон бубенцов, словно бы раздающийся иногда на заднем фоне. В одним из моментов это  совершенно точно оказывается радио, которое таксист выключает по его просьбе. А вот потом... Но патанатом списывает всё на нервозное, полное самых разнообразных и совершенно непривычных впечатлений утро, а потом и покатившийся под откос день.

Первый зевок он ловит, когда они стоят в очереди на регистрацию. Все документы, включая их паспорта и билеты, он сбагрвает Куперу, потому что знает, что к моменту, когда они достигнут наконец стойки, он начисто растеряет концентрацию. К счастью, с мелкими формальностями Бойскаут справляется на "ура" и через ещё пятнадцать минут Розенфилд уже не вполне успешно устраивается в кресле, предвкушая длительный перелёт. Ему нужен хотя бы небольшой сон, это совершенно точно - взамен тому, что нарушили ночные кошмары, который потом нивелировался странным поведением Дейла и вызывающим Филлипа. Близилось Рождество, и окружающие его люди разной степени приближённости начинали требовать от него всё больше и больше. А тут ещё и работа. На самом деле Альберт любит летать и предпочитает делать это в сознании, но с другой стороны лететь аж пять часов, а к телу он должен подступиться свежим и с ясно работающей головой.

Из неглубокого, но всё же в некоторой степени освежающего сна его медленно выводит размеренный и чуть-чуть монотонный голос Купера, явно делающего очередную запись на диктофон. Альберта всегда немного забавляла эта его привычка надиктовывать ей вообще всё, что он видит вокруг и что делает в какой-то момент времени. В этой связи даже немного странно, что он смог прожить без Дайаны целое утро и за весь день ни единым словом не обмолвился о том, что произошло. Видимо, ему всё же было впервые настолько стыдно или же просто всё это утро не заслуживало подобного упоминания.

Так или иначе, судмедэксперт не торопится открыть глаза и окончательно признать себя вернувшимся в мир яви. Яви хотя бы относительной - ему всё ещё предстоит вести дело некоего Криса Крингла, хотя, ничего выдающегося в подобном имени на самом деле нет. Мали ли им в работе попадалось Элвисов или даже Эйнштейнов? Люди порой берут самые странные имена, псевдонимы и прозвища.

- Бога ради, Купер, ты что, смотрел, как я сплю? - ворчливо отзывается Розенфилд на реплику о ремнях, потирая глаза и принимая более ровное положение в кресле. - Подлетаем на их языке обычно означает "ещё минут сорок мы будем снижаться, а потом двадцать заходить на посадку". Целый час.

На рассуждениях о неотвратимости длительных (или вообще?) перелётов патанатом против воли закатывает глаза и издаёт короткий смешок. Ему-то, некогда ярому противнику каких-либо выездов за пределы своей уютной лаборатории, вообще не понятно, как и когда они умудрились обратить его в свою веру. Так что.. да, пожалуй, было в этом что-то именно от этой пресловутой неотвратимости, как бы ему не претил чрезмерно пафосный выбор слов. Она вообще присутствовала во всём, что так или иначе касалось Дейла Купера. Скажем, вот хотя бы его отношение.

Начавшееся с явного раздражения, граничащего с пренебрежением, оно со временем трансформировалось сначала в профессиональный и отчасти практический интерес, затем в увлечённое наблюдение, затем восхищение, в какой-то момент граничащее с идолопоклонничеством. Где-то на этом этапе Альберт почти поймал себя, сообразив, куда проваливается со всеми этими улыбками, комментариями, наивностью и потрясающими аналитическими способностями. Он строго оборвал сам себя и напомнил, что Купер был вне пределов его досягаемости. Причём, на удивление, практически во всех смыслах.
Напомнить-то он напомнил себе. Вот только к этому времени было уже, увы, поздно.

Вздохнув, он на мгновение задумывается о перспективах - провести сочельник в месте, что он когда-то называл домом, всего в паре километров от фамильного гнезда Розенфилдов, да ещё и в компании какого-то странного дельца и Купера. Впрочем, Альберт никогда не был человеком праздника, да и его семейство скорее использовало Рождество как очередной повод собраться вместе, по возможности объединив хотя бы на вечер под своей крышей весь клан. Все прочие религиозные и сентиментальные составляющие они, как правило, оставляли за бортом. Так что нет никакой надобности ни в особом уведомлении, ни в личном визите в эти дни. Работа есть работа. Кто как не Томас Райнер Розенфилд мог это понять?

- Если не возражаешь, я бы сразу поехал в морг, - чуть с опозданием отзывается он на предложение не терять времени даром. Сна на ближайшее время со всеми его неоднозначностями и выкрутасами ему более чем достаточно. - Конечно, замечание Джеффриса было своеобразным, а отчёт о вскрытии выглядит на удивление корректным, но.. Пожалуй, именно это и настораживает. Он стерилен. Идеален. Как по маслу. В семь он его вскрыл, в сем сорок зашил обратно. Так не бывает, - Альберт качает головой, а глаза его чуть вспыхивают отдалёнными огоньками, когда он на короткое мгновение замечает через  профиль Купера знакомые расцветки украшенной на Рождество Спейс-Нидл.

А потом он чуть хмурится при упоминании своего досье и связи с текущим пунктом их назначения. Признаться, где-то глубоко внутри он надеялся подобных диалогов избежать, отделавшись только неожиданной и в какой-то степени предательской тычкой Филлипа. Но... судя по дальнейшему вопросу, Дейл однозначно решил скоротать оставшиеся им пятьдесят при минуты двадцать семь секунд, обсуждая личные и совершенно нелюбимые Розенфилдом темы.

- Ты звучишь, как какой-нибудь пошлый интервьюер на психологическом освидетельствовании, - он тоже ёрзает в кресле и нервным движением бестолково запахивает полы пиджака, прежде чем чуть поправить их и наконец пристегнуться. - Это решение, - всё же отвечает он спустя четыре секунды тишины, - далось мне нормально. Потому что, как я уже тебе говорил - а ты бы помнил, если бы слушал - я не сентиментален. Розенфилд работает там, где он нужнее всего, где он может принести максимум пользы, исходя из своих знаний и занимаемого положения. Мой отец - практичный человек, так же не наделённый выдающейся сентиментальностью, а мать - достойная его  спутница, - Альберт  замолкает на какое-то время и просто смотрит мимо Купера в иллюминатор на переливающиеся знакомые огни.

Каждый город неподражаем даже во тьме. Даже с такого расстояния.
Каждый город современной цивилизации - это уникальное скопление огней, созвездие, поселившееся на поверхности Земли и точно так же оживающее с заходом солнца. Будучи судмедэкспертом, он никогда не бывал в космосе, но изучал в специализированных научных журналах снимки. И точно так же, как он мог определить по комплексу признаков причину смерти или кому принадлежит тот или иной след, он мог узнать по рисунку разбросанных во тьме огней почти любой крупный город Штатов. А, может, и всей планеты.

В этом была вся его двойственность - острые, как бритвы, слова и грубая, а значит, для многих автоматически агрессивная манера подачи, прятали за собой его пацифизм и другую шокирующе мягкую сторону натуры. И так же его показная несентиментальность скрывала под собой невероятного романтика, в правдоподобность которого порой не верил и он сам, маскируя, например, эту страсть к звёздам научным интересом.

- Возможно, - снова подаёт голос Розенфилд, всё ещё глядя в иллюминатор и звуча при этом чуть завороженно, - откажись я, меня бы даже лишили фамилии. Ну и я бы, скорее всего, жалел до скончания дней, - он хмыкает и крутит головой из стороны в сторону, разминая затёкшую шею. А потом продолжает уже совсем другим, более похожим на себя тоном. - На самом деле Гордон элементарно не предоставил мне выбора. Ребята в местном отделении потом даже шутили между собой, что он меня украл. А ты, пожалуй, теперь даже лучше меня знаешь Коула. Мужик порой просто не знает слова "нет".

Отредактировано Albert Rosenfield (2018-01-10 08:33:50)

- Да, конечно, - фыркает себе под нос Альберт, даже не пытаясь представить, в насколько искажённом виде до сознания Дейла доходит всё то, что он говорит, и что тот, якобы, слышит.

У его коллеги почти с самого момента их первой встречи было своеобразное представление о том, что и как говорил Розенфилд. Он словно бы пропускал всю поступаемую от него информацию через какие-то свои особенные фильтры и получал на выходе нечто совершенно иное. И не важно, сколько раз Альберт будет напоминать ему некоторые вещи, говорить что-то или, скажем, просить быть осторожным – в своей манере видеть реальность только в устраивающем его свете Дейл уж очень напоминает вышеупомянутого Коула.

Имя Уиндома моментально стирает все намёки на улыбку с его лица и заставляет уже более серьёзно и сосредоточено посмотреть на Купера. Он внимательно и терпеливо выслушивает всё, что тому есть сказать, но всё равно понимает в этом крайне мало. Ни причину этой неожиданной рефлексии, ни необходимость в ней, особенно сейчас. Хотя, последняя реплика частично даёт ему ответ на последний вопрос и вместе с тем говорит о брюнете очень многое. Его представлении о такте (или его отсутствии), об уместности каких-то вещей и просто о том, как могут повлиять его слова на чувства и ощущения других людей.

Имя Уиндома моментально оживляет все воспоминания почти полуторагодовалой давности до состояния кристальной ясности и поразительной свежести - будто весь этот кошмар произошёл только вчера. Оно обдаёт жаром, обжигает, словно языки пламени, к которому Розенфилд наклонился слишком близко.

- Эрл не всегда был таким, - слышит он собственный, чуть хрипловатый отчего-то голос, и тут же слегка поправляется, - то есть, может быть, глубоко внутри он всегда был прогнившим, но хочу напомнить тебе, что когда-то Коул выбрал и его тоже. Именно он был последним куратором их с Джеффрисом более раннего проекта, который официально был закрыт ещё в семидесятых...

Розенфилд осекается – он вытащил это всё из шефа почти щипцами, едва не приставив к его горлу скальпель, пока Купер ещё был в коме после ранения. Они никогда не говорили об этом. Альберт даже не был уверен, знал ли Дейл, что он не только проводил вскрытие и сбор улик, но и вёл всё это дело почти единолично. Джеффрис был занят тем, что подчищал все провисающие концы и устранял нестыковки, Дезмонд торчал в Иллинойсе, отлавливая не ко времени активизировавшегося педофила, так что из их маленького обособленного подразделения оставались только они с Коулом. А для подобной работы их шеф слишком уж громко кричал. Так Розенфилд внезапно оказался на позиции следователя, к которой не был привычен, которую считал безоговорочной прерогативой остальных агентов. Он совершенно не был к ней готов даже без упоминания всех обстоятельств, при которых она ему досталась.

Чёрт его знает, что, как и с кем обсуждал потом Купер - они не обмолвились об этом и словом, поскольку всё то немногое, что представляли собой их взаимоотношения на тот момент, развалилось ещё задолго до одного лёгкого движения в больнице. А потом был Дом, отголоски которого всё ещё преследовали его. Отголоски которого почти не давали ему смотреть Куперу прямо в глаза. Которые всё ещё держали их на расстоянии, потому что не только не устранили трения, созданные Эрлом, но и добавили новых.

Может, несмотря на заверения Филлипа, им просто противопоказано было работать вместе?

Часть его буквально жаждет сказать, что если Дейл и был пешкой в чьей-то игре, то вовсе не Уиндома. Эту партию вёл сам Гордон Коул, и она так и не кончилась. По сути своей каждый из них – и он, и Купер, и даже Дезмонд - были в ней пешками до сих пор.
Часть хочет сделать акцент на том его самом личном желании вступить в ряды федералов, и, в конце концов, совершенно не важно, кто именно привёл его в Бюро – важны результаты. И то, что даже под началом Уиндома Эрла Купер не утратил ни своего света, ни доброты, ни веры в людей.
Часть хочет возразить, что всё это – просто этап, испытание, которое выпадает на пути многих значимых личностей, а в том, что Купер для всей их маленькой Розы - личность не просто значимая, но знаковая, он даже не сомневается.

Но он молчит, потому что лёд перед ним кажется сейчас особенно тонким.

Они никогда раньше не говорили об этом. Они даже проживали и переживали это отдельно после того случая в палате. Они совершенно по-разному представляли себе этот период. Купер любил Кэролайн и потерял её, а потому молчаливо и упрямо тонул в чувстве вины. Альберт же просто был рад, что Дейл жив. Что ему не пришлось исправлять в отчётах характеристику дела на "двойное убийство" и посещать ещё одни похороны.

Он молчит, потому что думал, что пережил это всё и оставил в прошлом - в конце концов он фактически медитирует на фотографию чёртова Эрла почти каждый день. И вот оно снова встаёт перед глазами – паника и страх, с которым он гнал машину в место укрытия жены Эрла, потому что Купер перестал отвечать на звонки; шок и ужас, которые парализовали его при виде тел; волна облегчения, когда он узнал, что Дейл ещё жив, и укол вины за безразличие по отношению к известию об однозначной кончины женщины. И кровавая лужа, и бледное лицо Бойскаута, и почти вековое ожидание в холле больницы на протяжении всех двенадцати часов, что шла операция, а потом размеренный писк приборов системы жизнеобеспечения, нарушаемый только скребущимся в подкорке хрипом мехов аппарата ИВЛ.

Молчит, потому что, хоть Дейл и сказал ему несколько минут назад, что рад лететь с ним сейчас в Сиэтл, сделав, правда, это настолько завуалировано, что Розенфилд не уверен до конца, что уловил правильный смысл, но они никогда – никогда – не будут воспринимать это всё в одном ключе. Для него так и остаётся загадкой, почему так происходит. Он десятки раз видел Дейла с другими людьми – с родственниками жертв, с впечатлительными свидетелями, с коллегами – как тот демонстрировал чудеса проницательности и эмпатии, в два счёта улавливая настроения, разгадывая чужие тайны и помыслы. Но не с ним, нет. С Альбертом он всё это время оставался настолько слепым и безжалостным, будто с ним у Купера были какие-то особые счёты. Будто он вовсе не видел его, смотря или мимо или насквозь, даже когда их взгляды пересекались.

Дейл недосягаем. Он максимально, невозможно далёк от тех пределов, до которых Альберт может хотя бы попытаться дотянуться. И не только потому что всё в нём буквально кричит о гетеросексуальности. Честер Дезмонд разорвал с ним все только начинающиеся отношения, как только узнал, что они оба работают ФБР, да ещё и в одном отделении. Они тогда ещё не успели стать друзьями, но симпатия была так сильна, что через неделю Чет пожалел и попытался вернуться. Но Альберт к тому моменту успел закрыться и сжечь фигуральные мосты - никакого повторения.

Так что Дейл недосягаем дважды, и с этим знанием ему приходится жить, дышать и каждый день ходить на работу, чтобы коротко кивнуть человеку, которого он, судя по всему, будет любить всю жизнь. Да, он пережил и Дезмонда, и когда-то даже Рональда с Миком, но – и это ясно, как божий день – ничто на свете не поможет и не позволит ему пережить Дейла Купера. Даже если он однажды и попытается, любой человек на этом месте будет просто заменителем. Бледной тенью и нечестной для обоих попыткой заткнуть кем-то зияющую дыру внутри.

Молчание затягивается, словно удавка на шее, свербя в горле резко обострившейся потребностью в никотине и ощущению сигареты в руке. А только недавно казавшаяся не самой ужасной перспектива провести праздники с Дейлом на улицах родного города превращается в медленную пытку. И вот это жжение в груди, зудящее и рвущее, шевелящееся внутри, словно оно живое, - только первые признаки ожидающей его агонии.

Альберт не привык жалеть себя, не собирается начинать это и сейчас. Просто поток неожиданно спровоцированных и буквально захлестнувших его эмоций слишком обширен, и он не умеет самостоятельно справляться с таким.

- Я думаю, - осторожно, словно двигаясь по самому краю и стараясь не растерять остатки самоконтроля, выговаривает Розенфилд, невидяще уставившись в спинку впередистоящего кресла, - что рано или поздно ты добрался бы до Бюро и без Эрла. А потом и до Сиэтла. И даже до злого Санты.

Отредактировано Albert Rosenfield (2018-01-11 14:59:43)

- Ты чёртов параноик, Розенфилд! - Честер говорит с улыбкой, отпивая пива прямо из горла. - Слишком внимательно вслушивался в байки Купера и много времени проводил с Джеффрисом.

- Я надеюсь, ты прав, - невесело усмехнувшись отзывается Альберт, - и причина только в этом. Но неужели тебе самому никогда не приходило это в голову?

- Возможно, - коротко бросает агент, прежде чем повернуться на стуле и сесть к коллеге боком. - Но мы должны доверять Гордону. Потому что если не ему, то больше некому. И как ты будешь жить и спать спокойно со всем тем, что теперь знаешь?

Мотивировка не была обнадёживающей. Она скорее красочно показывала ему, что у них элементарно нет особого выбора - слепо и бестолково тыкаться вокруг, пропуская и упуская самое важное и существенное, или безоговорочно довериться человеку, чьи планы и широкие взгляды они даже не могли полностью охватить. Им обоим не хватало ни кругозора, ни мировосприятия. Они с Дезмондом при всей ценности последнего, даже при том, что в Голубую Розу он вошёл раньше Альберта, они оба толклись в фигуральном предбаннике, когда как внутри, хотя бы относительно понимая происходящее, были Джеффрис, Коул, Купер и, надо полагать, Уиндом Эрл до своего срыва.

Альберт действительно кое-что делал слишком.
Слишком долго, слишком много, слишком интенсивно размышлял над произошедшей цепочкой событий, сидя дома над отчётом по делу их бывшего коллеги. Настолько, что это в какой-то момент едва не поглотило его самого, но он всё же смог остановиться. Сам, без чьей-либо помощи, потому что при всём желании и очевидной необходимости ждать её было неоткуда.
Купер даже не был возможным вариантом, с Дайаной у них были не те отношения, а Дезмонд вернулся со своего задания только после того, как Розенфилд уже выписал Эрлу билет в психиатрическую лечебницу.
Так что, когда он поймал его, он был один.

Он много думал о каждом событии, кругами выхаживая вокруг всего хронологического описания предшествовавших трагедии месяцев - от той хреновой рождественской вечеринки до самой атаки, от первой встречи Купера с Эрлом до их первой шахматной партии. От первой шахматной партии до первого приглашения к ним домой. Знакомство с Кэролайн, подстроенные встречи на двоих, эта идиотская игра в купидона, жертва с ампутированными руками и изуродованным лицом, похищение... Всё это не было похоже на хаотичные всплески разрушенного сознания, но скорее на какой-то чёткий план.

Нет, он разумеется, не считал, что автором плана был их большой и шумный шеф Коул, но он никак не мог поверить в то, что девиации в поведении одного из его старших приближённых агентов - человека, ведущего то, что осталось от "Синей книги", как узнал позже - могли ускользнуть от его проницательного взгляда. Чёрт, Джеффрис заявился к нему на третий же день после Дома с такими знаниями о его внутреннем мире на перевес, что поверить в неведение этой парочки относительно буйнопомешанности Уиндома было практически невозможно.

Куда легче - особенно после всего перенесённого - было дойти до мысли о том, что Эрл был его испытанием. Испытанием Дейла на прочность. На вшивость. На способности. Да на что угодно - он не мог знать точно, но многочисленные вариации мелькали перед его внутренним взором, и все они казались чистой воды безумием, и все они были почти так же реальны, как тело Кэролайн Эрл.

Гордон начал свой эксперимент, свою партию, свою "подготовительную" работу задолго до всего этого. Ещё даже когда Купер не поступил в ФБР. И продолжил, приставив зелёного Дейла аккурат к человеку, чья ментальная целостность явно не была такой однозначной.

Потом, уже по прошествии более полугода, он внезапно осознает, что Эрл был и его испытанием тоже. Если то, что Джеффрис нёс об их назначении с Купером, о его роли в жизни и работе Дейла, было правдой хотя бы в их с Гордоном головах, значит то расследование не просто повесили на него, потому что было больше некому. Они хотели посмотреть, что он сделает, когда Эрла найдёт..

° ° °
Он оживает и возвращается к реальности только когда глаза уже начинает щипать от недостатка влаги. Резко заморгав, Альберт опускает голову и долго делает то, что мать запрещала ему делать с самого детства - с упоением и облегчением трёт глаза.

- Прости, но я не могу согласиться с твоей буддистской радостью, - закончив, он смотрит на сидящего рядом Купера красными и чуть слезящимися глазами. - Уж если выбирать, я бы предпочёл оказаться здесь и сейчас иным путём. И, возможно, при немного иных обстоятельствах.

Замолкнув снова, Альберт чуть склоняет голову в бок, потому что "возможно". Будто Дейл просит прощения, но делает это так, словно не понимает или не осознаёт ни причины, ни последствий. Будто не имеет это в виду и делает лишь поскольку часть его отчего-то считает, что так надо. Да и дело здесь далеко не в его способности оценить поддержку Розенфилда - ему вообще не нужна ни оценка, ни благодарность. Ему нужно внимание Дейла, его расположение, его участие, ему нужно быть значимым для него, но во всём этом он никогда в жизни не признается даже себе.

И он не знает, как на это реагировать - внешнее отсутствие искренности заставляет ответ застрять в горле. С одной стороны он должен либо принять извинения, либо высказаться хоть как-то иначе, но не знает, как. Часть его тоже рада оказаться сейчас здесь, с Купером, но это - как раз та самая его часть, что отвечает за самоистязание и ненужные пытки, что хочет проводить рядом с Дейлом как можно больше времени, несмотря на то, что это самое время не идёт ему на пользу, всё больше отравляя и привязывая. К счастью, брюнет сам же и перескакивает на другую тему почти сразу, словно и не нуждаясь ни в какой реакции, и все эти извинения с признанием вины - не более, чем простая формальность.
Может, оно и к лучшему.

- Пусть это прозвучит цинично и глупо, но я всё ещё верю, что иногда убийство это обычное убийство, - говорит он, чуть приподнимая руки, чтобы продемонстрировать проходящей мимо бортпроводнице, что его ремень застёгнут. - И можно хотя бы на Рождество обойтись без жутиков.

Отредактировано Albert Rosenfield (2018-01-14 00:47:21)

- Гипотетический невиновный – это какая-то совершенно невообразимая категория даже для тебя, Купер, - фыркает в ответ судмедэксперт и снова прикрывает всё ещё зудящие глаза, чтобы дать им отдохнуть последние минуты, оставшиеся до приземления.

Ожидающий их на земле штат Вашингтон точно такой, каким он его помнит. Безжалостный, холодный и пасмурный. Но зато их конечный пункт назначения – крупнейший город на северо-западе Штатов. Привычный, знакомый и являющий собой прекрасный образчик островка цивилизации, в отличие от тех мест, куда их обычно тащило на пару с Купером. На фоне всего этого можно потерпеть даже холод и снег.

Альберт практически сразу пытается закурить, кое-как умудряясь защитить ладонью и всем корпусом пламя своей Zippo на пару критичных секунд. Но ветер, особенно сильный здесь, на открытом пространстве вокруг аэропорта, отравляет процесс, то вырывая сигарету из немеющих пальцев, то бросая с неё в лицо снопы искр. Он сдаётся после третьей попытки вашингтонской погоды прожечь ему пальто и спалить Куперу волосы и с особой ненавистью давит носком ботинка чудом не улетевший в сторону окурок. Ещё с несколько минут наблюдает за попытками менее подготовленного коллеги не отморозить себе окончательно пальцы, после чего картинно закатывает глаза и наклоняется, чтобы порыться в своей сумке.

Ещё через мгновение он выпрямляется и практически всучивает Дейлу предусмотрительно захваченную дома вторую пару тёплых перчаток. А потом, прежде чем с многозначительным видом надеть свои, поворачивается к дороге и сложившейся на ней хаотичной каше из людей, чемоданов и машин, складывает пальцы незамкнутым кольцом и свистит так, что даже у него самого почти закладывает уши. Зато связавшийся до того в плотную массу хаос наконец рассыпается на отдельных участников движения, и к ним подъезжает долгожданное авто.

- Прости, ты только что сказал, что я не смогу справиться с коллегами в местном морге? – нарочито медленно проговорил Розенфилд, замерев прямо перед багажником ожидающего их такси. – Откуда вдруг такие сомнения в моих способностях? Я, может быть, не самый приятный в мире собеседник, но до этого препятствующих проведению расследования проблем у нас не было.

Впрочем, спорить с тем, что вероятность поймать аж две свободные машины в международном аэропорту Сиэтл/Такома в такое время и период неумолимо стремится к нулю, бессмысленно. Так что он укладывает оба их чемодана и без лишних промедлений забирается в благословенно прогретый салон.

- Сиэтл, 908-я Джефферсон, - коротко называет он адрес водителю, и тот трогает, не задавая лишних вопросов и не пытаясь вступить в приветственную беседу.

Вообще-то Розенфилд собирался сесть на переднее сиденье, чтобы наконец обеспечить себе хоть какую-то относительную степень уединения и добавить расстояния между ними с Дейлом. Но почему-то в итоге находит себя сидящим вместе с брюнетом на заднем сидении позади водителя. Шея чешется от непривычно плотно намотанного на неё шарфа, так что Альберт чуть нервным движением ослабляет его хватку прежде чем окончательно стянуть – поездка их ожидает небыстрая, не хватало ещё в салоне сгореть.

- Можешь, конечно, остаться, если соскучился по чужим кишкам и трупному воску, - Альберт снова возвращается к их небольшому спору. – Но я бы предложил тебе на этой же машине поехать потом в участок и приступить к допросу. А вечером встретимся в отеле и всё обсудим.

Или так соскучился по мне, что не хочешь расставаться? - нехарактерный для него провокационный вопрос практически формируется на языке, а сам он чуть кривит губы в язвительной улыбке. Но вслух говорит всё же другое:

- Или боишься потеряться?

Отредактировано Albert Rosenfield (2018-01-16 14:51:13)

- Своим недовольством они могут подтереться, - неопределённым тоном отзывается Альберт, - от них потребуется только допустить меня к телу, а потом они могут убираться по своим делам. Так что проблемы вряд ли возникнут. В противном случае мне потом придётся ехать с тобой в участок, а я думал, мы договорились на счёт колен.

Он замолкает и смотрит в окно, за которым сначала всё ещё мелькают многочисленные жёлтые бока такси и преимущественно серо-чёрные прочих автомобилей, а затем, наконец, и фонари автострады. Почему-то именно эта часть пути - от аэропорта до города их текущего назначения - всегда кажется ему самой утомительной и тяжёлой. Самой скучной и невыносимой, наверное, от того, что в этот период, затесавшийся между суматохой и стрессом перелёта - вознёй с документами, оформлением багажа, длительным объяснением, небольшой турбулентностью, неудобным сном, гадким кофе и холодной самолётной едой - и непосредственными действиями, он ощущает себя так, будто бы вынуждено поставлен на паузу и банально теряет эти час-полтора, которые можно было потратить с гораздо большей пользой, если бы ему не пришлось тащиться в такси через ветер, снег и других менее расторопных участников движения.

Дейлу, видимо, не менее скучно и он не меньше жаждет приступить к делу, поэтому для начала лезет в карман и выуживает какой-то конверт. А уже из того - название отеля, которому выпало на этот раз предоставить им крышу над головой. Travelodge Seattle. И Розенфилд замирает, глядя перед собой, потому что помнит, что именно этот отель Сиэтла расположен не только почти в самом его центре, но и всего в нескольких сотнях метров от башни с поэтичным названием "Космическая Игла" - Space Needle. Удивительно, но этот факт неожиданно находит отклик в его сердце, обычно спокойно реагирующем на возвращение в родной город или длительное отсутствие в нём. Вообще-то, он как любой достойный и уважающий себя отпрыск навещает родителей каждый год, но вот на Башне не был очень давно.

Разумеется, никак не обозначив ничего подобного вслух, он коротко кивает в знак того, что принял название отеля к сведению. Со всем остальным разберутся на ресепшене, когда он придёт: если Филлип сработал правильно - а их куратор никогда прежде осечек не давал - то ему достаточно будет просто показать значок и назвать фамилию. А не добраться до Спейс-Нидл в Сиэтле может только конченый идиот.

Спустя секунды три тишины агент заговаривает снова, и вот тут Альберт уже не может сдержать почти жалобного стона и закатывает глаза.

- Ты снова за своё, Куп, - нехотя отзывается он, бросая короткий взгляд в сторону коллеги. - Благо хоть ты сам же и ответил на свой вопрос. Но я могу чуть расширить ответ, чтобы у тебя не оставалось сомнений. Невозможно скучать по воспоминаниям - они либо есть, либо их нет, это свойство памяти. Теоретически, можно скучать по людям, которые есть в них, по местам и.. Я думаю, - он замолкает на короткое мгновение, ковыряя кончик указательного пальца у своей правой перчатки, - что людям может не хватать ощущений, которые они могли испытывать когда-то.

Розенфилд завершает фразу куда более задумчивым тоном, чем, возможно, намеревался. Вот только думает он в этот момент совершенно не о Сиэтле и всём том, что с ним связано.

- То, что я начинал свой жизненный путь здесь, - добавляет он уже более чётко и осознано, - не делает это место особенным. Просто здесь прошёл определённый этап. И не обязательно самый лучший, - он вдруг поворачивается к Дейлу и смотрит ему прямо в глаза. - Особенно, если учесть, что именно они - этот период и этот город - сделали меня таким. Отсутствие социальных приятностей, помнишь? - Альберт снова отворачивается к окну и монотонному мельканию фонарей в гуле разрываемого движением автомобиля воздуха. И не только это, разумеется. Он имеет в виду весь свой довольно специфический или - если называть вещи своими именами - в достаточной степени неприятный характер. - Но раз уж у нас внезапно такой вечер откровений и на сцене Альберт Розенфилд... Хочешь попробовать снова?

Отредактировано Albert Rosenfield (2018-01-18 12:25:17)

- Возможно, однажды настанет тот день, когда ты хоть раз со мной согласишься, - с лёгким оттенком улыбки отзывается было Альберт на реплику коллеги. - Возможно, я до него даже доживу.

Впрочем, сейчас соглашаться или не соглашаться на самом деле особо не с чем. Судмедэксперт не имел в виду конкретно Сиэтл, наоборот, скорее пытался подчеркнуть тот факт, что события, какими бы они ни были, могли произойти где угодно. Важна не география и даже не сами по себе вещи, что происходят в жизни, быть может, даже и не люди, которые встречаются на дороге, а то, каким в итоге ты эту дорогу прошёл. Каким стал, закончив тот или иной период, а в этом смысле Альберт мог легко и просто, очень конкретно и бесспорно разделить свою жизнь на отрезки. И знакомство с Купером этому только способствовало - отрезки стали короче.

На все следующие замечания у него уже тоже практически готов ответ, вот только конец фразы заставляет Розенфилда повременить с их озвучиванием. Ему бы хотелось, пожалуй, в этот момент повернуться к Дейлу и внимательно на него посмотреть, может, даже чуть улыбнуться и кивнуть. В других условиях, при других обстоятельствах, он, может, даже взял бы его за руку и благодарно сжал пальцы. Но вместо всего этого, он просто закрывает глаза и усилием воли запрещает себе даже развивать как-то эту мысль.

У тебя есть я. Как легко и просто Куперу бросить подобную фразу, и как сложно Розенфилду, против воли придающему сейчас многим словам дополнительный вес, воспринять её в полной мере и правильно. Для этого - для совершенно определённых, строго регламентированных их работой вещей. И, разумеется, по сути это правда. Из них двоих дело ведёт именно и только Купер, Альберт же сейчас и всегда-  всего лишь сопровождающий эксперт, чьё участие в процессе пусть и чертовски важно, а порой и определяюще, но всё же при этом минимально. Провести вскрытие, обработать улики, а после даже его присутствие до конца расследования не обязательно. Именно поэтому Розенфилд, как правило, ведёт параллельно несколько дел. В редких и исключительных случаях даже мотается от одного города к другому, пока агенты сосредоточены на конкретных лицах и судьбах, через его руки может пройти до четырёх разных тел в четырёх разных географических точках. Ни один другой человек не видел столько отчаяния, горя и боли, сколько судебно-медицинский эксперт, и Альберт научился от неё абстрагироваться. Но вот собственная, неразрешённая, не находящая ни успокоения, ни какого-либо выхода боль была для него в новинку.

У тебя есть я.
И Розенфилд может только мысленно удивляться, как же легко Куперу ляпнуть подобное ему в принципе. После Кэролайн, после того случая в больнице, после того, как он обманом заманил его в тот чёртов Дом, из-за которого они фактически не разговаривали ещё полгода.

Вот уж нет, ещё один раз - какой вообще по счёту? - он не попадётся на эту же самую удочку, какой бы привлекательной та ни была, и как бы ни хотелось ему продолжать обманываться. Раз за разом его расположенность по отношению к Дейлу заканчивалась разве что не катастрофой. Ему бы держаться от него подальше, максимум на расстоянии протянутого отчёта, но тут зачем-то вмешались Гордон и Филлип.

- Ты, главное, не говори это на людях, - наконец произносит патанатом, когда решает, что ему уже удалось справиться с собственным голосом, и тот ничего не выдаст. - Засмеют.

Разумеется, это не было бы самым шокирующим заявлением Купера - тот ежедневно и порой ежечасно выдавал такие перлы, от которых теряла дар речи сама Дайана Эванс. Но всё же никто, и глядя на самого Купера, его ясный взор и непрошибаемую искренность, его послужной список и чуть удивлённый взгляд Гордона из-за его спины, никто в Бюро не решался открыто над ним посмеиваться и иронизировать. Кроме самого Альберта. В его же случае это достаточно быстро перешло из обычной манеры в своеобразную защитную реакцию - единственное, чем он мог отгородить себя от Купера и то, как было теперь очевидно, безуспешно.

А ещё это не было до конца правдой, потому что Дейл всё же не был единственным, кто ценил его. Были ещё и Дезмонд, с его достаточно специфичной манерой защиты чести и достоинства Альберта перед другими - в основном кулаками, - были Джеффрис и Коул. Коул вообще со своей стороны (для начальства) позволял ему очень и очень многое, но и куда как больше требовал взамен. Что до Филлипа.. его суждения порой казались Альберту непоследовательными, нелогичными, путанными и лишёнными всякого смысла. Его манера общения с ним доходила до презрительного хамства, чьей целью, в отличии от подобных тирад самого Розенфилда, было ткнуть как можно глубже, больнее, причинить как можно больший вред, чтобы потом было удобнее работать с тем, что осталось. Никак иначе он не мог для себя объяснить тот разговор, с которым пришёл к нему после Дома Филлип. Можно ли продолжать уважать человека после подобного, оставалось вопросом, но как профессионала куратор его всё ещё ценил - иначе бы Альберт у них уже просто не работал.

Он открывает глаза, и те отчего-то щипет. В такси резко становится душно и тесно. Ему нужно подышать, ему нужно покурить, нужен свежий воздух и свободное пространство, как можно больше этого самого пространства между ним и Купером, которого как-то резко стало слишком, слишком много после столь большого перерыва. Хочется позвонить Честеру и несколько часов просто слушать, как тот что-то рассказывает - события последних дней, описание ареста или идиотичного поведения местной полиции в каком-нибудь очередном захолустье, которое он только что почтил явлением своего светлого лика, да хоть про очередную девочку, которая клюнула на его блестящие от помады, идеально уложенные волосы. Совсем как у Купера.

Розенфилд морщится - остаётся только надеяться, что дело не в этом. Они с Дезмондом действительно так похожи. Один типаж, при желании и с определённого расстояния их можно даже спутать, несмотря на очевидную разницу в комплекции и манере себя держать. Дейл ходит так, словно ему интересен каждый дюйм окружающей его реальности, и вместе с тем, будто ему абсолютно всё равно, что именно это за реальность. Они словно отдельно друг от друга. Купер - наложен сверху, а вот Дезмонд идеально вписан в. Дезмонд ходит так, словно он - король положения, и всё-всё вокруг собирается ему подчиниться, пусть даже пока ещё и не подозревает об этом.

Это немного не то, о чём он хочет думать сейчас. И совсем не то, о чём он должен. Поэтому, сделав глубокий вдох, он мысленно повторяет прочитанный несколько раз отчёт сиэтловского коронера, чтобы составить для себя хотя бы примерный план повторного вскрытия, набросать список исследований и тестов, чтобы потом ему было проще. Прошлая ночь не отличалась спокойным и восстанавливающим силы сном, а текущий день только что удлинился на пять часов и подбросил ему пищу для ума и тяжесть на сердце.

Отредактировано Albert Rosenfield (2018-01-23 10:39:35)

I’ve waited here
Between the light and the rain
Hiding in the cracks in the walls
Trying to break my fall
As I lose you again

Armin van Buuren feat. Richard Bedford \ Love Never Came

Когда-то давным давно, когда он только собирал по крупицам будущий комплекс своих принципов, примеряя в качестве основы-фундамента то одно, то другое, ещё до того, как он он окончательно остановился на любви, Альберт решил, что месть остаётся таковой вне зависимости от форм, температуры и скорости, с которыми она настигает субъект. И любая фраза, как и любое действие, сказанное и совершённое с целью точно так же ранить в ответ, это то же насилие, просто немного в иной форме. Альберт знал, что без отказа и от этого, без отчаянного отторжения возмездия в любой его, даже самой завуалированной форме, он не сможет по-настоящему и искренне любить. И пусть это были части внутреннего конфликта, те составляющие его пацифизма, что были бы известны только ему, он вытравил их с корнем. Потому что ни один Розенфилд никогда в жизни не позволял себе довольствоваться полумерами.

Но, разумеется, он остаётся самым обычным человеком, несмотря ни на что. И в нём, разумеется, возникают самые обычные человеческие реакции и временами даже те самые, носящие яркие оттенки мстительности. Так что отказ от них каждый раз это вполне осознанный и однозначно сделанный для себя ещё годы назад выбор.

Вот и сейчас частичка его хочет ткнуть Дейла в ответ на всё то, что он - пусть неосознанно - заставил его испытать сегодня, вчера, полгода назад даже. Она почти подмывает его бросить на выходе из такси одну короткую, но совершенно конкретную фразу - А ты знаешь, что я был на месте первым? Знаешь, что я тебя нашёл? - и при этом прекрасно понимает, что у неё, как и у любой мести, на самом деле, велика вероятность куда большей отдачи. И кем он будет после этого? И чего именно хочет подобным диким образом добиться? К тому же, дело ведь находится в относительно открытом доступе, и если Купер его читал, то он, разумеется, в курсе.

К счастью, Дейл же и спасает его от неловко затянувшегося молчания, когда до здания городского морга остаются считанные метры. Подобное неожиданное замечание о приписываемом им агенту географическом кретинизме заставляет его фыркнуть и даже улыбнуться - в принципе, да. Иногда ему кажется, что Купер способен заблудиться и потеряться даже в коридорах их "родной" штаб-квартиры, засмотревшись на цвета обоев и изучая узоры, оставленные подтёками воды на потолке - очень уж легко его коллега увлекается чем-то и теряет связь с реальностью.

Розенфилд покидает такси с улыбкой, несмотря даже на то, что ему приходится вылезти из тепла в промозглость и снег. Вот всегда бы их сотрудничество состояло из таких моментов, и обоим, наверное, было бы в разы легче, но - увы. Жизнь не была такой простой, и между ними обязательно примешивалась какая-нибудь голуборозовая хрень, смешивая карты и путая чувства, лишая этой вот лёгкости.

- Удиви меня, - наконец коротко отзывается он, склоняясь обратно в салон и едва не подмигивая Куперу, прежде чем захлопнуть дверцу и забрать свой состоящий из двух частей багаж.

Оставшись в гордом одиночестве, судмедэксперт прежде всего снова закуривает, на этот раз куда более успешно, спрятавшись под козырьком морга от норовящего припорошить ему голову снега и частично от промозглого ветра. Иронично, неправда ли?
Без Купера почти странно - за последние сутки они столько времени провели вместе, и он так быстро к этому привык, что сейчас почти оборачивается по сторонам в поисках привычного силуэта и знакомых глаз. Но вместо этого вокруг знакомые улицы, привычные очертания зданий и изгибы дорог. Приевшаяся чуть мутноватая вывеска с выбитым на ней коротким City Morgue с чуть более длинной припиской снизу, уведомляющей о том, что здесь же находится и офис судебно-медицинского эксперта округа Кинг.
К концу третьей сигареты он уже почти приходит в норму и готов вступить в сколь угодно неравный идеологический бой с местными представителями их "славной" профессии.

- Ну-ну-ну, чем это таким мы провинились перед Всевышним, что перед самым Рождеством к нам пожаловал специальный агент Задница собственной персоной, - практически с самого порога его встречает до отвращения знакомый голос Рональда Штайна, коронера, с которым он чаще всего пересекался во время практики, а потом и уже при недолгой, но весьма продуктивной работе в местном отделении Бюро.

Рональд, к огромному сожалению Розенфилда, совершенно не изменился за лето.
Ещё двое сотрудников, включая главного судмедэксперта округа Кинг, Нэйтана Хайтауэра, тоже толпятся в холле и встречают его с чуть меньшим энтузиазмом, но тоже без особой радости. Счастливым воссоединением эту встречу никак не назовёшь, но Альберт приехал и не воспоминаниям предаваться, а работать.

- Тело подготовлено и ждёт твоих распоряжений, - вступает Хайтауэр, чуть более примирительным тоном. Ему, как никому другому, известна скорость эскалации конфликтов Штайна-Розенфилда, ему, как никому другому, ясно, что любой негативный результат,выявленный при работе последнего, отрицательно скажется на репутации морга в целом и отбросит тень на каждого его конкретного эксперта. - Вещи можешь оставить в моём кабинете и тебя проводят. Хотя, ты, конечно, и сам знаешь, куда идти.

- Зачем ты с ним сюсюкаешься, Нэйт, - не унимается Штайн, чуть выступая вперёд, словно защищая невидимую честь сиэтловского городского мора, которая вот-вот окажется поруганной. - Отчёт по делу этого неудавшегося Санты составлен безупречно. Все нужные тесты проведены...

- Вот именно, что безупречно, Рон, - спокойно, но чуть угрожающе перебивает его Альберт. Он говорит на полтона тише, но от звука его голоса и вызываемых им воспоминаний буквально замирает весь холл. - А мы оба с тобой прекрасно знаем, что безупречных отчётов, как и рекордно быстрых сорокаминутных вскрытий практически не бывает. Особенно у тебя, - он кивает подошедшему Нэйтану, доверяя тому самостоятельно укатить свой чемодан на хранение в кабинет. А потом делает шаг ближе к Штайну. - Я проверю и перепроверю всё. И если я найду что-нибудь. Хоть что-нибудь не то... Пеняй на себя.

Для полноты образа ему не хватало дойти непосредственно до Рональда и многозначительно ткнуть пальцем ему в грудь. Но он мало того что не в настроении, так ещё и не хочет попусту тратить силы и самого себя на всякую ерунду - они ему ещё все пригодятся, учитывая, что вечером снова предстоит вернуться к Куперу.

А пока впереди повторное вскрытие, повторное изъятие образцов и их переосмысление - полный стандартный плюс расширенный спектры исследований при расследовании убийства. И ещё немного сверху - те тесты, что не описаны (пока?) ни в одной методике, не перечислены ни в одной научной работе, строго говоря, у них даже названия нет. Все они экспериментальные и расположены где-то на стыке науки, интуиции и так любимой Гордоном с Купером метафизики, все они - результат работы с Голубой Розой.

Один из них Альберт разработал практически случайно как раз в этом феврале. Он ни с кем толком не поделился ни его наличием, ни его результатами, ни, разумеется, способом проведения, и не только потому что говорить о каком-либо проценте его эффективности пока было рано. Он не говорил, что взял у Дейла образец крови ещё до того, как отвёз его в больницу. Даже тогда, даже под весом произошедшего, с бессознательным Купером на едва держащих его руках он оставался прежде всего учёным. Его чемоданчик сгинул в огне, но часть рабочих материалов ещё оставалась распиханной по карманам пиджака и пальто и даже пережила схватку с чем-то в теле Купера. И именно это что-то заставило его тогда взять себя в руки, закатать брюнету перепачканный землёй и его, Розенфилда кровью рукав и взять пробу.

Он не мог оставить это так. Он был уверен, что если это что-то действительно было и сидело прямо в Дейле, оно просто обязано было оставить хоть какой-нибудь след. А он обязан был его найти любым возможным, а потом и невозможным способом.

И он нашёл.
После двенадцати часов беспрерывной работы, после всех перепробованных доступных методик, он курил на улице перед лабораторией, закрыв для хотя бы паруминутного отдыха покрасневшие воспалённые глаза, и идея родилась сама. Словно соткалась перед его ментальным взором из  завихрений табачного дыма в облаке пара от его же дыхания.

У себя Альберт тоже взял образец, но уже в больнице, потому что второго набора для забора крови у него с собой уже не было. Его результат был хуже уже потому что его взаимодействие с этим не было непосредственным, и препараты, которыми его напичкали, чтобы исключить какие-либо последствия от контакта с дикой природой - он же был весь исцарапан совами - явно нанесли образцу урон.

Но даже у себя, пусть и в малых, едва различимых дозах, он нашёл нечто невероятное, почти дикое.
В их с Купером крови он тогда нашёл хвойную пыльцу.

Отредактировано Albert Rosenfield (2018-01-23 15:29:42)

The sun shines
And people forget
The spray flies as the speedboat glides
And people forget
Forget they're hiding
The girls smile
And people forget
The snow packs as the skier tracks
People forget
.
Forget they're hiding

the Who \ Eminence Front

Повторное вскрытие легче в том плане, что (предполагается) все необходимые разрезы и надрезы уже сделали до тебя и осталось только избавиться от швов.
Повторное вскрытие сложнее в том плане, что альтернативно одарённые коллеги в трудовом порыве могли испортить или вообще уничтожить что-то важное, что-то существенное.

Альберт Розенфилд ненавидит повторные вскрытия. Альберт Розенфилд в них специалист.

Ему никто не ассистирует, никто не лезет под руку. Каждый из присутствующих сейчас в морге коронеров в курсе, чем подобное может быть чревато. Каждый в тайне - или не очень в случае со Штайном - надеется, что на этот раз удача или благосклонность вселенной изменят Розенфилду, и он облажается. Ну, или хотя бы просто ничего нового и интересного не найдёт.

Альберт не торопится из привычки к дотошности, из упрямства и из желания разобраться. Чтобы потом, когда кто-нибудь подойдёт к нему с комментариями про "дело Санты", ему было чем отвечать. Или не было. На втором часу работы ему снова начинают мерещиться рождественские бубенчики, легонько позвякивающие разве что не над самым ухом через равные интервалы. Сначала он хмурится и зачем-то осуждающе смотрит на тело Патрика Хабстера, словно бы этот звук издаёт он. Через полчаса изначально лёгкий перезвон становится слишком навязчивым и продолжается он до тех пор, пока Розенфилд не вваливается в соседнюю лабораторию и не хватает Рональда за руку при очередной попытке включить магнитофон.

Забрав - во избежание - технику к себе, он избавляется от использованного не по назначению рождественского сборника. С собой он, разумеется, ничего не брал, но, Хайтауэр по запросу делится с ним своими записями Элвиса и the Who. После стакана кисловатого кофе из автомата и пятой сигареты, Альберт сдаётся и достаёт из чемоданчика баночку аспирина. Высыпав пару таблеток в ладонь, он глотает их не считая. К этому моменту он уже научился аспирин не запивать.
Когда таблетки всё же начинают действовать, на какое-то время мир становится чуточку понятнее.

В отель он попадает уже только ближе к десяти. Снег перестал валить, а ветер подуспокоился, и Сиэтл, укрытый пушистой белой шубой и освещённый россыпью уличных огней, ощущался почти уютным. Словно и не было никаких восьми лет отсутствия, словно бы он не жил всё это время совершенно в другом городе на другом конце страны. Глобально не изменилось ничего - Башня всё так же возвышалась на своём законном месте, переливаясь рождественской подсветкой, знакомые Розенфилду магазинчики зазывали посетителей, в воздухе витал, оседая горчинкой на языке, солоноватый аромат океана. Это и та самая упомянутая сегодня Дейлом в самолёте ностальгия и нет - потому что Альберту одинаково комфортно в любом городе, просто этот он знает лучше, здесь он видел больше. Здесь прошёл основной этап его формирования как личности, здесь он обретал, терял и учился, здесь он становился собой, и часть улиц, часть запахов, цветов, направлений и маршрутов хранят эти воспоминания гораздо лучше него самого.

Через весь Фёрст Хилл он идёт пешком. Проветривает тяжёлую голову и собирается с мыслями.
Сейчас он даже не пытается самостоятельно переварить всё, что ему удалось найти, о чём удалось подумать. В какой-то момент он просто абстрагировался от собственных находок и пытливо глядящих на него результатов масс-спектрометрии, принимая их как данность и объективно описывая в черновом варианте рапорта, как и должен делать любой профессиональный учёный, любой профессиональный эксперт-криминалист. Улики не врут. Люди ошибаются, принимают желаемое за действительное,  неверно берут образцы, портят их, нажимают не те кнопки и неправильно интерпретируют результаты. Что угодно. Но улики не врут.

На пересечении Пайн и 7-ой Розенфилд заходит в знакомый китайский ресторанчик и берёт им с Дейлом еду на вынос. Он отчего-то абсолютно уверен, что его коллега не догадался озаботиться такой банальностью, как ужин, а Travelodge хоть и является одним из самых популярных отелей для туристов, обслуживания номеров там нет. Туда же он заказывает такси, а в процессе его ожидания поддаётся неясному порыву и берёт пива. Это всё-таки субботний вечер, как никак.

Никаких свиданий, никакой романтики - разве может о неё идти речь в подобных условиях. Просто двое коллег после тяжёлого дня.

На самом деле, со всей этой ерундой, с которой он возился большую часть времени, ему бы больше подошли пара стаканов джина, а вовсе не вездесущий, набивший оскомину Bud, но выбирать не приходится. Джин он, возможно, мог бы позволить себе дома, но никак не в отеле Сиэтла с Купером на пару.

Спейс-Нидл находится от отеля всего в трёх кварталах. Её прекрасно видно из окна такси и ещё лучше с улицы.
Альберт замирает на мгновение, зачарованный её плавными изгибами и убегающей высоко вверх, к самому небу "Иглой". Почему-то именно и только Башня вызывает в нём какие-то чувства и то самое ощущение возвращения домой, а не пребывание в городе и даже не перспектива оказаться в родных стенах. Наверное, это личное - во всех остальных случаях, во всех остальных местах всегда были люди, на Башню же он чаще всего ходил один.

По пути в номер он собирается разложить вещи и потом, может, постучаться к Дейлу и предложить перекусить, пока он будет делать своеобразный доклад, потому что к этому времени разделять эти два занятия уже нецелесообразно. Впрочем, если Купер захочет, он может воспользоваться любым другим сервисом. Войдя же в номер и избавившись сначала от пальто, а потом и пиджака, он замечает ещё одну дверь, явно ведущую не в ванную. Смежные номера. Удобная в целом, но очень необязательная вещь, конечно же.

Он вздыхает, вспоминая многозначительную ухмылку Джеффриса и его комментарии, стягивает с шеи галстук и отправляет его в свободный полёт на кровать, двигаясь прямиком к этой самой лишней двери. Открыв свою и коротко постучав во вторую, он на мгновение задумывается, а что если комната Купера всё же с другой стороны и дверь ему сейчас откроет кто-то незнакомый, или никто не откроет вообще? Но после короткой заминки ручка всё же поворачивается, и за деревянной поверхностью возникает чуть удивлённое лицо Бойскаута.

Альберт запинается на собственной уже заготовленной и практически пару раз отрепетированной речи, потому что слегка растрёпанный и встревоженный Дейл с несколькими расстёгнутыми пуговицами рубашки просто нечеловечески красив. И хрупок. Патанатому даже иногда кажется, что он попросту не может быть настоящим, реальным, что он просто морок. Неуложенные волосы, рассыпающиеся по бледному лбу, вызывают яркие ассоциации с поездкой в Бэдлэндс. Лето, дорога, улыбающийся Дейл в качестве его штурмана, аромат кофе и бекона, бесчисленные пироги и захолустные заправочные станции, а потом суматошная ночь с кошмарами и приступом астмы.

Тогда он разве что не впервые ощутил подобие не вполне известного ему ранее чувства - надежды. Даже не на то, что между ним и Купером что-то могло бы однажды быть, нет. Скорее на то, что у него могли бы быть шансы встретить кого-то в принципе. Что для него у вселенной есть хоть что-то, пусть даже не кто-то. Но эта надежда развеялась очень быстро, стоило им только вернуться обратно в Филадельфию и разойтись по своим обычным местам и делам.

Кажется, в один день это для него слишком много сентиментальности, слишком много эмоций и мыслей того порядка, который Розенфилд обычно себе не позволял вообще, не то что в таких количествах. Он хмурится и прочищает горло.

- Я взял китайскую на вынос и пару бутылок пива - сегодня чёртов выходной, - чуть хрипловато всё же заговаривает он, стараясь смотреть прямо на брюнета. - Если голоден, можем поужинать, пока я расскажу, что нашёл. У тебя или у меня?

Часть Альберта всё же бессмысленно надеется, что Купер ненароком оставил дома свой чёртов гель.

Отредактировано Albert Rosenfield (2018-01-24 15:48:31)

I run the stairs away
And walk into the night-time
The sadness flows like water
And washes down the heartache

Moby \ Harbour

Тысяча и один способ сказать "Люблю", не произнося это вслух и даже не отдавая себе в этом отчёт.
Забрать полубессознательного с вечеринки. Не бросить на произвол безучастного таксиста. Уложить спать и накрыть пледом. Одеть с иголочки, отдавая свою новую и далеко не самую дешёвую рубашку, даже не моргнув глазом. Взять запасные перчатки. Озаботиться ужином.

Розенфилд никогда не задумывался о том, на сколько сильно выдаёт истинные оттенки своего отношения этим поведением. Для него подобные вещи в общем и целом, пожалуй, норма. Он бы сделал всё то же самое и для Честера, и в конечном итоге даже для Филлипа с Гордоном. Кроме, может быть, части с костюмом и перчатками. В их случае это было бы странно, да и комплекцией они, пожалуй, не сошлись бы даже с Четом. Максимум, чем они могли взаимозаменяемо делиться, это футболки. И то дезмондовские смотрелись на Альберте несколько мешковато.

Купер - другое дело совершенно.
Он его слабое место, трещина в его броне, изъян в чётко выстроенной картине мира и подходе к ведению дел.
Купер делает его мягким, потенциально готовым на какие-то уступки, заботливым и сентиментальным, хоть и не ослепляя до конца. Он делает его уязвимым против собственного желания и воли. Вносит хаос в его привычный мир, даже не замечая этого.

Наверное, отчасти всё их взаимодействие - язык у Альберта как-то уже не поворачивается назвать это дружбой - похоже на танец мотылька с пламенем, но что-то с этим сделать у него нет ни сил, ни, как утверждает Фил, возможности. Поэтому они всё же сейчас здесь, в Сиэтле, в номере гостиницы Travelodge почти у самого подножия одного из самых главных зданий в его жизни собираются разделить ужин и частично заботы прошедшей порознь части дня. Это всё какое-то запредельное, похожее на сон и его особенно сейчас, на почти семнадцатом часу бодрствования воспринимать серьёзно очень тяжело.

А вот Дейл говорит о Башне, и Розенфилд только неопределённо хмыкает в ответ, не подтверждая однозначно, но и не отрицая брошенной коллегой фразы. Он не оборачивается к окну и после усаживается в подставленное кресло так, чтобы быть к Игле спиной. На самом деле он бы скорее предпочёл сейчас оказаться там, на смотровой площадке. Слушать ветер, завывающий меж перил, и разглядывать россыпи городских огней в этой своеобразной изолированности от всего остального мира. Сидеть рядом с Дейлом не то чтобы плохо, но он отчего-то напоминает Альберту, как все мальчишки его района в детстве, включая его самого, мечтали сделать предложение своим будущим жёнам именно в ресторане под смотровой площадкой. Потом он вырос и уже с Келли у него всё пошло не так, и через месяц после начала неудачной попытки завести отношения он понял, в чём дело. С тех пор прошло очень и очень много лет, но ему до сих пор стыдно.

Так что судмедэксперт не смотрит сейчас на Башню, раскладывая на столе еду и палочки с салфетками. Во времена своей своеобразной байкерской карьеры он вполне научился открывать пиво зубами и даже глазом, но сейчас каждый из этих способов смотрится странным, да и практики у него, пожалуй, не было последние несколько приличных лет. Красоваться перед Купером или шокировать его у него тоже задачи нет, так что Альберт отдаёт предпочтение классике и открывает пиво местной отельной открывалкой, приложенной к небольшой бутылке минералки, сиротливо стоящей на отставленном Дейлом подносе.

По сути своей Bud даже не пиво - одно название. Но для того, чтобы снять самую грань, самую верхушку накапливающегося стресса, его должно вполне хватить. У них нет цели ни напиться, ни хорошо провести время, и всё же некоторую степень рекреации они должны себе позволить хотя бы ради эффективности расследования.

- Ты уверен, что мне необходимо слушать это всё? - тихонько интересуется Розенфилд, отрешённо ковыряя своими палочками в картонной коробке с щедро залитой соусом лапшой.

Есть хочется, пожалуй, неимоверно - после дня, наполненного только сигаретами, обезболивающим и кофе - но он не позволяет себе торопиться. Ужинать вот так с Дейлом приятно и странно - по витающему в воздухе ощущению почти можно подумать, что между вылазкой в национальный парк с целью поймать древний призрак, за которым тянется уже целая серия убийств, и этим вот вечером прошло всего ничего. Будто ничего не изменилось, будто не было никакой Кэролайн, никакого Уиндома, ничьих смертей. Будто бы Купер не обманывал его, а Альберт не переступал черту в попытке их спасти. Патанатом многое бы отдал за то, чтобы так и было.

- Из нас двоих следствие ведёшь ты, я лишь ассистирую, - он всё же подцепляет кусок мяса и осторожно отправляет в рот, стараясь не заляпать рубашку. - Логичнее будет, если я отчитаюсь, а ты уже сделаешь выводы. Разве что... - Альберт тянется за своей бутылкой пива и собирается уже сделать глоток, как вдруг останавливается, а затем, после секундной заминки молча чокается горлышком о бутылку Дейла и только после этого отпивает пива. Если уж слушать записи Купера, то сначала следует принять "допинг". - Разве что ты настаиваешь и тебе нужен условный взгляд со стороны.

Отредактировано Albert Rosenfield (2018-01-25 13:15:06)

We all try hard to live our lives in harmony
For fear of falling swiftly overboard
But life is both a major and minor key
Just open up the chord

Travis \ Side

Наука и Вера - два основополагающих аспекта человеческого существования, вечно находящиеся в противодействии, вечно противопоставляемые друг другу, вечно враждующие и проливающие кровь. Принято считать - что характерно, особенно в среде приверженцев последней - что Наука по определению отрицает наличия Веры, что они несовместимы, взаимоисключающи. Что Наука не способна дополнить Веру, осознать и поддержать, поскольку суть её заключается во многом в бездоказательности, и фактическое подтверждение только нанесёт ей урон. По иронии, именно в этом и заключается вся суть конфликта - одни бросают вызов, другие со всем рвением пытаются его принять.

Годами учёные бьются над воскрешением Христа, над "благодатным огнём", над исцелениями и мироточащими иконами, над явлениями духов и призраков, фотографиями фей, бигфутов и НЛО. Одни всеми силами стараются опровергнуть даже теоретическую возможность чего-то подобного, другие - наоборот маниакально ищут подтверждения.

Альберт Розенфилд находится где-то посередине. Он учёный и реалист до мозга костей, он привык работать с фактами. В части медицины именно этому учили его его профессора и отец, по части всего остального - так завещала Криминалистика. Альберт не был судмедэкспертом в чистом виде и свою репутацию гения криминалистики заслужил вовсе не за красивые глаза и не за умение качественно оскорбить и унизить любого оппонента. Его мир был строго каталогизирован и описан, именно благодаря этому он помог распутать и закрыть столько дел. В его задачу и входило придерживаться фактов, собирать и складывать их правильно, интерпретировать их верно. Его целью никогда не было доказать, что, скажем, НЛО это выдумка, а фей не существует. Так и здесь.

Он фыркает при упоминании оленёнка Рудольфа - хорошее замечание. Похоже, Купер так долго с ним общался, что почти привык к его своеобразному чувству юмора и уже практически высмеивал себя сам. Это занятно.

- С каких пор я стал экспертом по Санта-Клаусам? - спрашивает Розенфилд, чуть склонившись над своей коробочкой, чтобы лапша не выскользнула и не мазнула брюки, а потому глядя на Дейла чуть исподлобья. - Если ты хочешь понять, не дурит ли он тебе голову, пытаясь выйти сухим из воды, то я бы сказал однозначное "да". Но это не моя специализация. Из нас двоих степень по психологии как раз у тебя. И потом.. Гордон не стал бы заморачиваться и совать голову в юрисдикционную петлю из-за обычного психа.

Он сам не особо верит в то, что это говорит. И радости ему это никакой не приносит, но, как уже было сказано выше, - Альберт привык опираться на факты. И те, что он собрал сегодня в лаборатории главного судмедэксперта округа Кинг, совершенно не помогали его природной рациональности. Потому что складывались они в какую-то совершеннейшую чушь.

С несколько минут патанатом просто молча ест, выбирая, с чего начать и как именно лучше стоит озвучить свои находки. С каменным лицом и без выводов, наверное. Потому что иначе он бы и сам себя засмеял. Разумеется, вряд ли Купер будет смеяться - он как раз-таки принадлежит к касте людей, которые моментально поверят в любую чушь, которую озвучит Альберт, это ему и не нравится. Дейла может быть слишком легко обмануть, впечатлить, сбить с толку. Он вздыхает и делает ещё глоток пива.

- Я всё проверил и перепроверил, несколько раз, - начинает он наконец, отставив бутылку на стол и сосредоточившись на еде, чтобы не было необходимости смотреть Дейлу в глаза. - Отчёт Штайна корректен только в общих чертах, он явно не старался и не искал подвоха, отсюда и такое быстрое вскрытие, пусть и сделано оно "по учебнику".  Итак, убит Патрик Хабстер колотым ударом в сердце. Удар сильный, точный. Пришёлся идеально между рёбрами, пробил левое лёгкое и правый желудочек. Частично пострадал трёхстворчатый клапан, как если бы рука убийцы дёрнулась на выходе. Возможно, он прокрутил орудие в ране. И вот тут самое начинается интересное. Орудие убийства у Штайна описано как "нож для колки льда" - в принципе я согласен. Длина и толщина штыря в общем и целом совпадают и подходят, но я не нашёл в ране следов металла. - Розенфилд вздыхает и всё-таки смотрит на Купера, словно бы ожидая какой-то реакции. - Зато я нашёл глюкозу, сахарозу, сапонины, бета каротин, аскорбиновую кислоту, кальций и мятную камфору. Учитывая то, что рёбра не задеты, я не могу однозначно идентифицировать орудие убийства, возможно, это действительно был нож для колки льда, но я бы остановился на описании - нечто длинное, тонкое, с предположительно заострённым концом. И, судя по всему, испачканное в чём-то сладком.

Хабстера нашли на складе его же магазина, вряд ли он был убит чем-то, что попалось под руку. Скорее всего, убийца - кем бы именно тот ни был - принёс орудие с собой. Как минимум это означало, что умысел у человека, совершившего этот поступок, изначально был вполне определённый.

- Но это ещё не всё, - помолчав с пару мгновений, продолжает Альберт ровным голосом, словно делая вид, что всё нормально и ничего необычного в результатах его исследования нет. - Поскольку дело поручил нам Филлип и мы считаем его необычным, я расширил спектр исследований. На волосах и на одежде жертвы я нашёл следы солёной воды. Но не местной океанической и не морской. Состав и солёность характерны для некоторых участков Арктического океана. Либо брызги, либо перенос с одежды убийцы. Либо тот был мокрый, либо в снегу? Арктическом. Но и это не самое страшное, - судмедэксперт снова тянется за бутылкой пива, а откинувшись обратно на стул, отдаёт всё своё внимание разглядыванию горлышка. - Есть один тест, окторым я с недавних пор исследую кровь и ткани жертв во всех подобных... сомнительных случаях. Я придумал его сам, поэтому его научная валидность находится под большим вопросом и не менее сомнительна. В общем, я исследовал им эпидермис, дерму и гиподерму в районе ранения. И нашёл в их усниновую кислоту. Это вторичный метаболит, характерный для лишайниковых, если быть ещё более точным, для некоторых видов ягеля. Так вот, ягелем, Купер, питается долбанный северный олень.

На этот раз Розенфилд, видимо, замолкает насовсем, потому что выдав завершающую часть доклада, словно поставив окончательный диагноз то ли делу, то ли самому себе, он делает большой глоток пива. А затем ещё один, словно пытаясь проглотить горькую пилюлю или смыть гадкий привкус собственного вывода. Неужели чёртов Джеффрис прав?

Отредактировано Albert Rosenfield (2018-01-27 23:18:35)

- Нет, Купер... - начинает было Альберт, чтобы вставить свой комментарий, но его коллега явно настроен заставить его прослушать свои записи, а потому не оставляет патанатому даже малейшего шанса, просто щёлкая кнопкой диктофона.

Вот именно что на интуицию и чутьё, - думает Розенфилд. - Быть может, если бы ты хоть раз опёрся ещё и на факты, мы бы не собрали своей головой всё это дерьмо.

Он вдруг понимает, что немного злится. Злится на Купера за всё то, через что он заставил их пройти, слепо идя вперёд наперевес с одной лишь своей интуицией - главное дойти, а на месте разберёмся. Злится за свой шрам, за сломанную скулу, за кошмары, за все ощущения и мысли, за то, что он отделён от всей этой братии Гордон-Джеффрис-Купер плотной стеной непонимания, за то, что он - всего лишь обычный адепт фактов, проклятый неведением реалист, над которым эта святая троица вполне может посмеиваться, а  потом использовать для своих нужд.

Впрочем, в его случае это не совсем злость, скорее приступ особо сильного раздражения, которое он практически тут же заедает очередной порцией уже почти остывшей лапши, совершенно не чувствуя её вкус. Сделав вид, что в коробке он вдруг обнаружил что-то крайне интересное, ну или как минимум особо сопротивляющийся палочкам кусок мяса, Альберт опускает глаза и сосредотачивается на конкретике - на голосе Купера и неизвестного ему человека на записи. Мне нужно твое экспертное мнение - так он сказал, а потому Альберт всё же прислушивается и лишь молча хмурится, заслышав в самых первых фразах словно бы обвинительно-заискивающие нотки. Он буквально нутром чувствует даже сейчас, как этот Крингл - кем бы он ни был - пытается забраться Дейлу в голову, а потом и под кожу, явно определив в нём человека, подверженного подобному влиянию. И хмурится ещё сильнее, когда Купер говорит "нет" и "поверить" - в этот момент он словно балансирует на тонкой грани между адекватной беспристрастностью и падением в бездну маниакальной уверенности в невиновности их подозреваемого и жажды это доказать.

Ему даже на пару секунд становится страшно, что Купером, их проницательным Купером, уже не только их потенциально лучшим агентом, но и надеждой Коула так легко манипулировать - достаточно нацепить белую бороду с очками и проникновенно заговорить. В эти короткие, но от того не менее мучительные несколько секунд он словно бы снова слышит горячечный бред Эрла - Он такой же, как все. Он вас не спасёт. - и чувствует, как холод ползёт вверх по его спине, несмотря на то, что в комнате у Дейла на самом деле разве что не жарко. Это - одна из причин, по которой Альберт не привык полагаться на так любимое Бойскаутом наитие. Слова Эрла и всё происходящее вызывают страх, опасно граничащий с парализующим ужасом, когда как рациональная, сознательная и разумная часть Розенфилда прекрасно знает, что никто не может никого спасти в одиночку. Если даже не принимать в расчёт то, что Купер не похож на Иисуса, даже тот один не справился и, если уж быть до конца честным, оглядываясь вокруг, в конечном счёте никого не спас.

И Филлип уже не единожды говорил Альберту то же самое - что бы ни должен был делать или сделать однажды Дейл, он не сможет сделать это один. Поэтому к нему приставлен он, поэтому Роза медленно, но верно ветвится, разрастается, набухает бутонами. Никто из них не может, не имеет права быть один. Кроме, может быть, самого Розенфилда - потому что это вполне объективно не его война. Его задача и смысл - стоять рядом, поддерживать и не давать Дейлу упасть.

Розенфилд хмурится сильнее, а потом и вовсе бросает короткий взгляд на брюнета, когда Крингл на записи заговаривает о формах зла. Кому как не тебе, но и Альберт прекрасно знает, что то может иметь формы абсолютно любые - в том числе и юных девушек, и безобидной на первый взгляд свечи, и непонятного, не до конца выжженного на обоях слова, и даже сов. Но самое страшное даже не это. Самое страшное, - думает Альберт, - то, что у зла может не быть формы совсем. То, что завладело телом Дейла тогда в феврале, не имело собственной формы, было без неё бессильно и слишком абстрактно и поэтому так отчаянно нуждалось в носителе.

После того как Дейл всё же остужает слегка пыл "Санты", как ни странно, и упоминанием его самого, они уже не обсуждают ничего такого, ничего нового - Дейл просто гоняет его взад-вперёд по уже пройденному, по уже известным и запротоколированным показаниям. Методично и дотошно. Обычная тактика, призванная помочь вспомнить детали тому, кто невиновен и запутать, сбив с току того, кто врёт. В какой-то момент Альберт понимает, что уже напрочь игнорирует ответы и замечания Крингла, сосредоточившись только на голосе Дейла, его интонациях и тембре. Понимает, что совершенно не против слушать этот голос часами, особенно перед сном. И тут же невольно задумывается о том, сколько раз и делала ли вообще так Дайана, бессменный и единственный хранитель всех его личных кассет, заметок и тайн. Чем он ещё делился со своим секретарём, обращаясь к ней по имени чуть ли не в каждом предложении? Он как-то попытался посчитать - на той однажды попавшей к нему в руки в результате небольшого заговора записи - и вышло, что за одну кассету Купер произносит имя Дайаны около тридцати раз. Было ли это завистью?

Розенфилд фыркает, поймав себя на неподобающих, лишних мыслях и, чуть наклонившись в сторону коллеги, просто отщёлкивает кнопку диктофона в его руках, прерывая запись. Вряд ли он дальше услышит что-нибудь новое. Скорее всего всё самое интересное и существенное уже прозвучало.

- Надо отдать ему должное, - наконец произносит Розенфилд, - даже пытаясь изобразить из себя Санту, этот... - он почти тут же осекается, едва не проронив случайно что-то вроде "урод", - хотя бы имеет совесть оставаться жутким.

Если не сказать зловещим. Да, именно как-то так он ощущается - источником опасности, а вовсе не добрым старцем, рассыпающим вокруг себя благоденствие и подарки. У Рождества и её основного символа богатое прошлое, достаточно спорное и неоднозначное в сути своей, если внимательно и глубоко вчитываться в мифы и легенды. Это только в последние несколько десятков лет Санта-Клаус румяно улыбается им с рекламных плакатов Coca-Cola, олицетворяя собой тепло праздника и уют, а в глубине веков фольклор всегда был куда суровее. Розенфилд чувствует в воздухе угрозу, хоть и не вполне уверен, от чего. Именно для этого у него есть голова на плечах - чтобы не впадать в панику по неясной причине, чтобы разобраться.

- Купер, я не знаю, что ты имеешь в виду, - судмедэксперт выпускает из рук диктофон и откидывается обратно на кресло. - У нас на руках определённо убийство, и давай не будем возвращаться к идеологическому спору относительно его классификации. У нас есть убийство. И нет никакой подтасовки фактов, - он чуть более резко, чем следовало, отставляет на стол почти пустую коробку из-под лапши. - Я там был. Я провёл вскрытие. Это мой тест. А ты даже не спросил, что он выявляет. - Альберт подавляет чуть было не проскочившую в последнюю фразу обиду и тяжёлый вздох, а потом тянется за второй бутылкой пива, потому что пошло оно всё. - Если бы я нашёл следы ягеля где угодно в другом месте, вывод был бы простой - убийца взаимодействует с северными оленями. Сейчас Рождество, и кто-нибудь особо одарённый мог притащить их для пущего эффекта в Сиэтл. Может, они в этом году есть в Зоопарке, но... - он мотает головой и резким движением руки отсекает малейшую попытку Купера вставить слово. - Усниновая кислота в его тканях, обнаруженная этом методом означает, что он контактировал с некоей сущностью, которая в свою очередь своей, - Альберт закрывает глаза и снова пытается максимально абстрагироваться от собственных слов и мыслей, - природой.. или происхождением.. или будь я проклят, если знаю, чем ассоциируется с этой сущностью. Арктическая вода  - или снег - и ягель с северными оленями. Чёрт возьми, Купер, если этот твой Крингл - действительно Санта-Клаус, выходит, что все мои, пусть и косвенные, а кое-где и совершенно неприобщаемые к делу улики говорят против него.

Он переводит дух и пока Дейл молчит, с характерным звуком откупоривает ещё один Bud - всего он взял про запас четыре бутылки.

- Поверить не могу, что после моей экспертизы в этот раз стало только хуже.

Отредактировано Albert Rosenfield (2018-01-30 20:09:43)

Saw you the other day looking so undermined
Acting like it wouldn't happen
Making sense of anything that you could find
.
Because it's just about to happen and you'll be there
You must've known the storm was coming
When the clouds appeared

Pendulum \ the Tempest

- Колени, Купер. Помни про колени, - фыркает в ответ судмедэксперт, против воли слегка улыбаясь тому, что Дейл вдруг решил чокнуться о его бутылку тоже.

Это ведь тоже в новинку - они никогда до того не пили вместе ничего крепче кофе. Вчерашнюю вечеринку (хотя, сейчас кажется, что она была чуть ли не неделю назад) он тоже не считает, потому что они не то что они так не чокались, они даже не сидели толком за одним столом. Расположившись в основном вдоль широкой барной стойки, каждый пил что-то своё, отдаваясь своим мыслям и предпочитаемому общению. Тогда Альберт, даже несмотря на наущения Дэзмонда, не слишком с остальными контактировал - просто потому что это было опасно для всеобщего психологического здоровья и своеобразного "духа Рождества", как они это называли. Сейчас же, с Купером в этом плане несколько проще. При всей общей сложности и неоднозначности их отношений, сидеть с ним в номере за ужином почти уютно, умиротворяюще и приятно, несмотря на сомнительные темы разговоров и своеобразный настрой. Купер сам по себе принадлежит к такой категории людей, уже просто находиться в компании которых тепло и приятно - в контраст с самим Розенфилдом.

- Что касается ошибок Гордона и Фила... - заговаривает он снова, чуть медленнее и, наверное, тоже задумчиво. - Я думаю, мы оба понимаем, что если они начнут ошибаться, будет.. туго. И нет - прежде чем ты захочешь вставить что-нибудь на эту тему - я не хочу верить в их непогрешимость или феноменальную интуицию, - в этот раз Розенфилд не тянется далеко, чтобы отставить бутылку с пивом, а просто опускает её на пол возле ножки своего стула и снова берётся за лапшу, чтобы её наконец доесть. - И, "слава Богу", - он дважды сгибает два свободных пальца руки с зажатыми в ней палочками, дополнительно изображая кавычки, - Мне не нужно верить, потому что я знаю. Они не ошиблись в классификации - Гордон прямым текстом дал понять, что его кто-то позвал. Это заказ. Кто-то знал, что мы занимаемся в том числе чертовщиной и либо действительно позвал - "крик о помощи" - либо накапал. Плюс мой тест. Ни в одном обычном случае он не даст результатов. Пока что то, что мы имеем - результаты вскрытия и допроса - всё ещё остаётся разрозненными частями паззла, как вы любите говорить. Мы ещё не сложили их в понимаемую картину, вот и всё.

С минуту он просто ест, вылавливая со дна коробки последние куски мяса и тонкие, прилипшие соусом к стенкам полосочки лапши. Возможно, не самый лучший в мире ужин и не самый сытный, но вполне утоливший голод и позволяющий без проблем дотянуть до утра, завтрака - очередного дежурного кофе, пары тостов и, если повезёт, даже арахисового масла. Альберт никогда не останавливался в Travelodge, но внутренне надеется всё же даже не на блинчики с кленовым сиропом, а на бекон и яйца. А ещё - если они хотят урвать отдыха хоть немного - уже давным давно пора отправляться спать.

- Если Крингл невиновен, и нам позарез надо это доказать, у нас с тобой два варианта, - смяв в руках коробку со вставленными в неё палочками, Розенфилд смотрит прямо на коллегу. - Первый  и самый надёжный - найти настоящего убийцу. Не знаю, насколько это возможно за три с половиной дня - хотя бы есть ещё подозреваемые? Кто мог хотеть смерти Хабстера или кто хотел подставить Крингла. И чтобы этот кто-то был не совсем человек, - он качает головой и морщится. - И второй - исключить хотя бы его участие. Если он не Санта, это будет проще простого. В каком-то смысле. Мне всего лишь нужно немного его крови, хотя, может, и волос сойдёт. С соскобом по этому методу я пока ещё не работал. А вот если он всё же Санта...

Если да, то всё усложнится, потому что разработанный Альбертом тест скорее всего покажет совпадение по инородным веществам. Стоит найти в крови Крингла усниновую кислоту, и пиши пропало. Это не сделает его убийцей однозначно - ещё нужно поместить подозреваемого на место преступления и вложить ему в руки орудие, мотив-то, вроде как, есть. Да и следы ягеля в клетках жертвы и крови подозреваемого он никак в официальном отчёте не опишет и на суде не объяснит. Не только их значение, но и вообще откуда те взялись. Судя по всему, придётся не только допросить завтра предположительно Санту и взять у него на анализ образцы, но и потом смотаться на склад и осмотреться там. Если местные остолопы и вредители ещё пока ничего до конца не испортили. Возможно, где-то там он что-нибудь и найдёт.

- Ты доел? - неожиданно резко меняя тему, судмедэксперт поднимается со стула, однозначно давая понять, что на сегодня обсуждение всей этой ерундистики закончено, и он собирается удалиться спать.

Пока Дейл закругляется со своим ужином, Розенфилд "убирает со стола" - составляет рядом бутылки, подбирает скомканные салфетки и бумажки от палочек, собираясь сложить их сначала обратно в пакет, а потом уже отправить у себя в ванной в урну. За целлофаном он тянется в последнюю очередь, уже приняв у брюнета ставшую ненужной коробку из-под лапши, и, видимо, хватает тот не с той стороны, потому что когда он поднимает пакет, из него на пол, под самые ноги Куперу, что-то высыпается.

Отредактировано Albert Rosenfield (2018-02-01 14:44:11)

No way of knowing if he's ever coming back
No way of knowing if I care or not
.
No way of knowing if he's right or if he's wrong
No way of knowing if I carry on.
.
And I'm alive
And I'm alone
And I never wanted to be either of those.

Chemical Brothers \ Alive . Alone

Печенье с предсказаниями. Розенфилд закатывает глаза и продолжает свою нехитрую уборку. Типичный образчик их культуры - получить подобную мелочь как "комплимент" к заказу в китайском ресторанчике при том, что в самом Китае подобной традиции не было никогда. Американцам вообще свойственно брать чужие легенды и переиначивать их на свой лад (что почти и произошло с Сантой) или вовсе придумывать новые (как в случае с печеньем), если найти что-то подходящее не получается.

Не сказать чтобы он был постоянным клиентом заведений этого порядка, но за свою жизнь Розенфилд уже успел выбросить десятки таких печенюшек, которые он скорее считал ненужным мусором - навроде без надобности подложенного сахара или чрезмерного количества салфеток, - даже не раскрывая. Эти бы постигла та же самая участь, не окажись они подобранными Купером.

У брюнета тут же предсказуемо загораются глаза, и он предлагает Альберту выбор. Сначала он хмурится и крайне неодобрительно смотрит на Дейла, но это и есть его самая главная ошибка. Парень просто светится этой просьбой и ожиданием, и не оправдать его надежды сейчас кажется практически кощунственным. Принятая чуть ранее бутылка Bud немного, но служит ему своеобразным анастетиком в этом приступе слегка романтизированной глупости. Ну а взяв всё же у Купера наобум печенье, он вдруг понимает, что ради одной только его неуместно счастливой улыбки стоило это сделать.

Прокручивая в руках своё, он наблюдает за процессом вскрытия, гадая, станет ли брюнет есть потом эту хрустящую безвкусную сладкую муру, и вообще чего он ожидает от всего этого. "Предсказание" же, как и предполагалось, оказывается абсолютной чушью. Максимально обще, максимально пространно, чтобы подошло к кому угодно и в отношении чего угодно - а человеческий разум, так падкий на эти вещи, сам охотно подберёт ситуацию, о которой всё это "было сказано". Он слишком часто в жизни наблюдал подобный самообман, слишком часто таковой становился причиной трагедии.

Со своим печеньем Альберт не церемонится, просто сдавив то в ладони до мелкой крошки - уж он-то точно есть это потом не собирается. Затем он аккуратно вскрывает пакетик, достаёт оттуда высвобожденную полосочку бумаги и пробегает текст глазами, прежде чем зачитать его вслух. На мгновение его охватывает лёгкая паника, даже кровь неприятно приливает к ушам, заставляя их гореть, а по затылку ползут мурашки. Но это полная ерундистика и такого не может быть. С другой стороны, если хорошенько подумать, то чем Филлип принципиально отличается от таких вот кондитерских изделий с криптографическими посланиями? Особенно в определённые моменты. Но эта фраза всё равно слишком похожа на то, что он ему говорил.

Розенфилд хочет смять теперь и эту полоску, а потом всё вместе отправить в мусорный мешок, даже не уделяя внимания - ирония всё-таки чрезмерно жестока, даже если не знаешь, как именно её понимать. Но Купер смотрит на него с таким интересом, будто печенье как минимум открыло ему величайшую тайну вселенной. Быть может, это даже какой-то своеобразный тест - например, насколько он человечен? Или насколько всё же по-настоящему хам? Испытание его социальной пригодности или способности капитально испортить не самый плохой вечер.

Утром было хорошо.
Они сидели на тёплой кухне и пили кофе, Дейл держал его за руку и делил с ним мандарин. Хорошо в такой атмосфере мечтать и обманываться, но Альберт никогда не позволял себе подобной слабости, не позволил и тогда. Было хорошо просто от его присутствия, и Куперу самому как будто бы тоже. Кто он такой, чтобы разрушать своим негативом и неудовлетворённостью миром этот уют и покой?

- "Скоро печаль закончится", - нехотя читает он с полоски и вот теперь уже комкает её, и бросает в пакет к остальному мусору. - Видишь, это самая обычная надуманная ерунда. Как сказать что-то, не говоря абсолютно ничего. Этому ведь, наверное, кто-то учит.

Закончив ворчать, он завязывает пакет узелком - пусть брюнет разбирается со своей печенькой по собственному усмотрению, в конце концов у него тоже есть в номере урна - и поднимает с пола свой недопитый Bud. Сойдёт заместо снотворного, пока он будет готовиться ко сну полноценно.

- Подъём в девять, завтрак через полчаса, - Розенфилд берёт на себя право расписать воскресное утро, оборачиваясь на пороге, разделяющем их комнаты. - Спокойной ночи, Купер.